сообщил Барятинскому (с которым состоял в доверительной переписке), что военный министр известил его о разрешении государя на выезд в Мекку, и благодарил князя за содействие и помощь в исполнении своего давнего желания.
Почетный плен Шамиля длился почти десять лет. Старого и больного, получившего за войну два десятка ран, его отпустили в долгожданную Мекку, но все-таки еще боялись: в России оставили его сыновей, которые могли проводить отца только до Одессы. О том, каким всеобщим поклонением пользовался на Востоке Шамиль, рассказано в записках И. Захарьина “Кавказ и его герои”. Турецкий султан принял его как царственную особу и при всех поцеловал его руку, “а когда Шамилю доводилось проезжать или идти пешком по улицам турецкой столицы, то османлисы падали перед ним ниц и лежали распростертые на земле все время, пока он мимо них проходил или проезжал”24.
24 Захарьин И. Н. Кавказ и его герои. СПб., 1902, стр. 480 — 481.
В 1871 году Шамиль скончался в Медине (территория современной Саудовской Аравии). Он покинул земную юдоль, “полный твердой надеждой, что Аллах и Магомед с радостью примут его в лоно вечного покоя и блаженства, ибо он честно выполнил свой земной долг”25. Осенью того же года, по пути из Петровска в Тифлис, последнее орлиное гнездо Шамиля посетил Александр II. Впоследствии здесь, на Гунибе, в реликтовой березовой роще, на том самом месте, где был пленен имам, по приказу русского генерала построили каменную беседку. На историческом камне вырезали надпись: “1859 года 25 августа, 4 часа вечера, князь Барятинский”. Годы спустя, во время бесконечных кавказских волнений, неприступный Гуниб вновь был подвергнут блокаде. На этот раз горцы больше двух месяцев держали в осаде русский гарнизон. Именно тогда знаменитая беседка оказалась разрушена в первый раз. Трудно сказать, кому помешал этот скромный памятник, едва ли добавляющий что-то к славе русского оружия или принижающий славу легендарного имама. Однако из сообщений печати следует, что в наши дни беседка вновь была взорвана неизвестными лицами и на ее месте осталась лишь груда камней. Неужели одни развалины да долгое эхо сражений останутся нам горькой памятью той далекой и бурной эпохи?
25 “Покоренный Кавказ. Очерки исторического прошлого и современного положения Кавказа”. СПб., Изд. А. А. Каспари, 1904, стр. 451.
“Ребенка пленного он вез…”
Не многие, думается, из современных русских читателей догадываются, что лермонтовский Мцыри, один из самых ярких и любимых персонажей отечественной классики, по национальности — чеченец! Написав когда-то в детстве, в подражание Пушкину, “Кавказского пленника”, теперь Лермонтов ситуацию совершенно перевернул: пленником у него становится не русский, а горец. Мцыри, как уже говорилось, чеченец не этнический, а литературный. Для Белинского он — “пленный мальчик черкес” (черкесами тогда часто называли всех горцев), у Шевырева — “чеченец, запертый в келью монаха”, сам Лермонтов нигде в тексте поэмы об этом определенно не говорит, но по ряду деталей можно все-таки судить и о национальной принадлежности героя. Вспомним сцену поединка с барсом и слова Мцыри: “Как будто сам я был рожден / В семействе барсов и волков…” Все это замечательно перекликается со строками “илли” — чеченской героической песни:
Мы родились той ночью,
Когда щенилась волчица,
А имя нам дали утром
Под барса рев заревой…
(Перевод Николая Тихонова)
По одной из версий, в поэме Лермонтова отразилась судьба известного художника Петра Захарова. По рождению Захаров чеченец, его родной аул Дады-Юрт в наказание за набеги и в назидание всей остальной незамиренной Чечне в 1819 году был уничтожен русскими войсками. Упоминание об этой масштабной карательной операции имеется в записках Ермолова. “В сем намерении, — откровенно повествует кавказский главком, — приказал я Войска Донского генерал-майору Сысоеву с небольшим отрядом войск, присоединив всех казаков, которых по скорости собрать было возможно, окружить селение Дадан-юрт, лежащее на Тереке, предложить жителям оставить оное, и буде станут противиться, наказать оружием, никому не давая пощады. Чеченцы не послушали предложения, защищались с ожесточением. Двор каждый почти окружен был высоким забором, и надлежало каждый штурмовать. Многие из жителей,
