11Строки из стихотворения Ф. Тютчева “Не говори: меня он, как и прежде, любит…” (1851 — 1852).
12Об этом у А. Чехова в рассказе “Сапожник и нечистая сила”.
13Строка из стихотворения Ф. Тютчева “Эти бедные селенья…” (1855).
14Фраза из повести А. Чехова “Дуэль”.
15Строки из стихотворения Ф. Тютчева “Душа хотела б быть звездой…” (конец 1820-х гг.).
1935, январь
Дорогой Юрий Павлович!
Пожалуйста, простите меня. Ваше письмо я получил не сразу (а с предыдущим случилось неизвестно что, и жаль, что Вы, в конце концов, удержали его у себя), — я был увезен гостить, затем болел и, наконец, учился. Спасибо за “Новь” (в которой мне понравились только Вы) и за упоминания обо мне, я был очень обрадован и признателен Вам1. Признаться, я оскорбляюсь невниманием и теперь заранее оскорблен тем, что меня не будет в Антологии2 (хотя оскорбляться нечему, я ведь напечатан всего дважды!). К тому же Адамович, под влиянием [Георгия] Иванова, свое отношение ко мне изменил и после очень хорошего письма, написанного до “событий” моих с Ивановым, мне не ответил на мое второе. И мне захотелось сейчас исповедоваться перед Вами, простите: так редко можно быть откровенным.
Моя ссора с Ивановым началась с того, что он обозвал Толстого пошляком, а я ответил на это с необдуманной откровенностью.
<На полях:> Толстой — удивительнейший и необыкновеннейший. И, в противоположность Гете, его можно любить. Это теперь очень много для меня, если можно любить писателя, а не только ценить.
Жаль, что столько вкуса и изящества (и таланта!) у такого, как Иванов, в иных отношениях ничтожного, — у него, а не, например, у благородного Немировича3, — а тому дана жизнь, которая должна была быть дана Пушкину. Жаль, что вкус и ум даны Адамовичу; я к нему очень тяготею, но он весьма неприятен, собственно. Мне понравилась в “Нови” Ек. Бакунина4, по-моему, она добрее других парижских, разве еще Червинская5 — в смысле благородства. Она не должна была бы сидеть рядом с Одоевцевой — у той благополучествующая натура литературного паразита, хотя рассказы ее даже талантливы: равновесие между литературой и бульваром. Вы как-то, еще в первом письме, говорили о “Числах”, так вот. Мне всегда казалось несправедливым, что кое-кто там пишет почти так же прекрасно (Иванов, Червинская; отдельно от темы этой, — Оцуп6), почти так же, как Белоцветов7.
<На полях:> Очень люблю стихи Белоцветова, они благородные и настоящие. <Нрзб.> Белоцветов необыкновенный человек, хотя в нем много темного, я очень люблю его (как человека и как поэта). Очень интересный человек Шаршун8! Поплавский талантлив.
Не говоря об Оцупе, там достойна, кроме Червинской, своего таланта одна Гиппиус, т. к. “талантлива душевно”, хоть и зла; да, еще Шаршун.
Кстати, как он не похож на Гершельмана9: у того прежде всего Тема, из которой поэзия не может свободно вырасти, — его стихи напрочь лишены “непосредственности”, и это губит поэзию (даже Гиппиус это погубило бы, но она непосредственно поэт; кстати, кто это в “Нови” говорит о ком-то “поэтесса”?!). А Шаршун <нрзб.> у него не тема, а просто такая, а не другая, душа. Вот, кстати, зачем Мета Роос10 написала “На этюдах”?
<На полях:> Роос любит Кузмина, но лучшее у того: “Ах, уста, целованные столькими, столькими другими устами…”
(Возвращаясь к “Числам”, конечно) жаль, что вкус может заменить душу, что, если бы у Нарциссова11 был вкус и он читал бы, — он бы мог и писать прилично. Я начинаю писать глупости, но, право же, после лекций хочется глупить, и есть поводы: “поэтесса” (“большой мастер слова”) пишет: “на учете (?) поэты и птицы”, “поэты” большевизанствуют по образцу 22-го года, а теперь 35-й и советскую литературу надо бросить до 45-го. Теперь она плоха, хотя Д. Философов и не вполне прав, что там у них “все картонное”12. Правда, сюда как-то приезжал советский театр “Синяя блуза”, ставили русский лубок, был “картонный самовар” “на красочном бабьем платке”, и было очень курьезно. Я терпеть не могу этого “квасного”, “фольклора”, славянщины, и т. п. мерзости, поэтому очерки в “Нови”13 для меня были ужасны. Но все-таки жалко, что я не собрался в “Мече” напечататься. (Примеч. И. Ч.). На этом кончу глупить.
В Ваших “Записках”14 очень много близкого мне, — это жажда “смерти вполне” (прекрасно “лишь синий дым свободной смерти”) “окончательной, истинной” — последней смерти, и в стихах — “о первой смерти”, у меня есть строка:
И хочется последней смерти,
