Сказка про Штази. “Жизнь других” как дебютная или даже дипломная работа не вызывает никаких возражений. Твердое “5”.
Германская Демократическая Республика образца 1984 года на уровне картинки воссоздана безупречно. Блеклые цвета, как в фильмах, снятых на незабвенной гэдээровской пленке “Свема” (или на родной “Шостке”), серые улицы, по которым ездят похожие на кастрюльки “трабанты”, гэдээровские плащи, гэдээровские светильники, шторы (когда-то у советских покупателей все это пользовалось отменным спросом)… Безликие гэбэшные гоблины, свиные рыла партийных функционеров, а по другую сторону баррикад — прекрасные женщины в длинных пальто и меховых шапках и их интеллигентные спутники в вельветовых пиджаках, с шарфами, диссидентски обмотанными вокруг шеи… Временами кажется, что смотришь какой-то забытый советский фильм о проблемах интеллигенции: те же коммуналки, где на кухне — пьяный дебош, а в комнате — потоки света на грудах книг и залежах рукописей, те же многолюдные вечеринки с многозначительным трепом обо всем и ни о чем… Только в советском кино герои по понятным причинам не упоминали через слово госбезопасность и нам не показывали, как их “слушает” дядя на чердаке… Ну, да ведь на то и 2007 год.
Актеры все играют тоже отменно. Особенно умерший недавно замечательный немецкий актер Ульрих Мюэ в роли этого самого гэбэшного “слушателя”. В отличие от молодого, выросшего на Западе режиссера, Мюэ хлебнул социализма по полной. Служил у Стены, где, поставленный перед дилеммой — стрелять в перебежчиков или идти под трибунал, загремел в итоге в больницу с язвой желудка. Развелся с женой, которая оказалась информатором Штази, а потом затеяла судебный процесс, чтобы запретить ему публиковать мемуары… Казалось бы, Мюэ должен был вложить в образ капитана МГБ Визлера всю ненависть к гнобившей его системе. Но он играет нечто совершенно невообразимое — этакого вендерсовского ангела из “Неба над Берлином”; существо, словно лишенное плоти и целиком состоящее из печальной любви к человекам, из стремления преодолеть недоступную черту, отделяющую от смертных и хоть как-то спасти, предостеречь, вытащить за уши из мутной экзистенциальной дыры… Каким образом этот “ангел” вдруг вылупился из холодного инквизитора, мастера сорокачасовых допросов, предъявленного нам в начале картины, — вопрос, остающийся без ответа. Мюэ, собственно, потому и играет “ангела” (инопланетянина, андроида — как угодно), что для
Что же касается режиссера и автора сценария Флориана Хенкеля фон Доннерсмарка, то для него превращение палача в ангела-хранителя объясняется просто. Со всем нарциссизмом юного, амбициозного дарования он полагает, что люди, за которыми следит Визлер, — актеры, режиссеры, драматурги — сами по себе настолько хороши и прекрасны, что, познакомившись с ними поближе, хороший, совестливый агент Штази просто не может не расшибиться в лепешку, дабы спасти их от зловещей Системы. Ведь они же — талантливые, творцы, “соль земли”!
Вот основной объект наблюдения — драматург Георг Дрейман (Себастьян Кох). Мачо, красавчик, душка, автор пролетарских пьес с мистическим уклоном, ценимый на Западе, но преданный идеалам социализма. Каким образом, дожив до сорока лет в окружении отвязных друзей-диссидентов и штатных сотрудников Штази, он сохранил эту девственность сознания — непонятно. Предлагается просто поверить, что перед нами — прекрасный во всех отношениях свободный художник. Азартно гоняет с мальчишками мяч, заступается за товарищей перед министром культуры, любит свою подругу, полон энергии, веры в систему и чирикает об этом, как чижик на ветке. А когда вдруг “прозревает” в одночасье, после самоубийства приятеля-режиссера, — так же искренне и громко начинает чирикать прямо противоположное: тут же катает и публикует в западногерманском журнале “Шпигель” диссидентскую статью. (Визлер все это время исправно пишет в отчетах, что драматург работает над эпохальной пьесой о Ленине.)
Кто такой Дрейман? Идиот? Виртуозно научившийся обманывать сам себя конформист? Нет. Просто наивный, безответственный “гений”. Альтер эго автора, для которого самое страшное в его “кромешном” повествовании о ГДР — что бывает, оказывается, такое жуткое государство, которое указывает художнику, как творить; решает, кому писать пьесы, ставить спектакли и выходить на сцену! Нет, ужас, конечно, никто не спорит… Только у человека, хоть сколько-то пожившего при социализме, это не вызывает столь детского изумления. Привычка, наверное… Печальный опыт существования в “прокрустовом” государстве, где всякий гражданин спинным мозгом чувствует ту черту, за которую лучше не вылезать (голову отчекрыжат или конечности), а уж если высовывается — понимает, на что идет. У автора такого опыта нет. К счастью для автора, к несчастью для фильма, который при всех притязаниях на достоверность превращается в итоге в откровенную сказку.
Ну, где, кроме как в сказке, возможен эпизод, когда на занятиях в школе Штази студент спрашивает преподавателя, рассказывающего о тактике сорокавосьмичасовых допросов: “Но почему вы не даете им спать? Это же негуманно!”? Где еще кудрявый мальчик с мячом может спросить соседа в лифте гэбэшного дома: “Дядя, вы правда из Штази?” — “А что такое Штази?” — “Папа говорит, что это такие плохие дяди, которые сажают людей в тюрьму”. — “Как зовут?” — “Кого, папу?” — “Нет, — говорит перековавшийся в гуманисты агент, — твой мячик…”
Глазами этого чистого отрока и всматривается современный западный режиссер в серую мглу, еще клубящуюся над руинами социализма. Всматривается очень усердно, но видит… фигу. Он, конечно, старается, закручивает лихой, почти шпионский сюжет, нагнетает напряжение, придумывает психологические мотивировки, но все какие-то общечеловечески приблизительные, словно взятые из голливудского учебника драматургии.
Вот подруга героя — актриса Криста Мария Зиланд (Мартина Гедек), прекрасная брюнетка с трагическим лицом. В отличие от цельного в своем незамутненном идеализме Дреймана, она надломлена: пьет “запрещенные” таблетки; преодолевая отвращение, спит со свиноподобным министром культуры (он- то из ревности и инициировал слежку за Дрейманом); идет в конце концов на сотрудничество со Штази и, не выдержав собственного предательства, погибает в финале под колесами грузовика. Почему, спрашивается? Да потому, что она не верит в себя как в художника.
