Мы чокнулись чашками. Он махнул пультом за плечо. Во тьме, как на гирлянде, вспыхнули лампочки. С первых аккордов я провалился в музыку, как Алиса в колодец. Просто медленно падал — и никак не мог упасть.
Прошло три минуты, вечность — пока я падал, — а комната все та же: циновки, ширмы. Круглые, во всю стену, окна. И лицо у хозяина, как прежде, глиняное. Можно запросто отломить ухо, а он даже не заметит, не обратит внимания.
Не поведет ухом.
— Откуда ты знаешь? — Я увидел, как слова застывают в воздухе.
— Недавно звонила. Про премьеру рассказывала — говорит, скоро. Вспоминали старых знакомых.
— Старых знакомых?
Это я-то
— …а ты в Москве. Совсем не мертвый! — Его смех напоминал треск прутьев. — Даже наоборот.
— Полон нерастраченной сексуальной энергии.
Я спокойно показал на дверь:
— Так ведь и ты не мебелью здесь торгуешь.
— Нравятся?
Он подцепил слюны, обмазал сигарету.
— Моя школа, тщательный отбор плюс воспитание.
Я снова затянулся, выпустил. “Ладно, расскажу ему все как было. Без подробностей”.
— Интересно! — слушая, то и дело повторял он. — Очень интересно!
— Я так понимаю, говорить об этом никому не надо.
— Как твой роман? — Я решил, что пора менять тему.
Он как будто не заметил вопроса. “С курильщиками всегда так. Нужно
— “Внутренние миры”, “правила пользования”… — напомнил.
Секунду его лицо оставалось каменным. Но потом словно выдернули клапан. Черты обмякли, стали гуттаперчевыми.
— Пишу роман о девках, “Мои печальные шлюхи”.
Роман с таким названием уже существовал.
Но я решил не говорить ему об этом.
33
Мы вошли в узкую комнату. Стены гладкие, из пластика или стекла. Круглое окно, из мебели тумбочка, татами, и лежат салфетки. Небольшой алтарь с Буддой, у которого отколото ухо.
— Сначала здесь, для разминки! — Портьера отодвинулась. — Только не шуми, ради бога.
Я сел перед Буддой, зажег палочку. Дымок, петляя, потянулся к потолку. Мне вдруг вспомнился тот, что лежал у реки, по которой плыли травяные гнезда. И что смотрел он точно так же — как будто заранее
