лишь чуть подправленный, прежде чем стать экспонатом. Смысл этого предмета иной, чем в объектах, господствующих в большинстве современных концептуальных композиций. Предмет Красулина — это не ready-made, многажды побывавший в употреблении в чужих руках, обтрепанный и затасканный и наконец присвоенный некоей художественной концепцией. В красулинских предметах нет концептуального аллегоризма, он не служит никаким сопоставлениям и намекам, не входит ни в какую инсталляцию или конфигурацию. Он во всех отношениях самодостаточен, и смысл его заключен в его собственном пластическом качестве”.
А я вспоминаю кадр из фильма “Красота по-американски” с пустым целлофановым пакетом, брошенным на улице. Теперь им играет ветер — то приподнимает, то резко бросает вниз, и невозможно оторваться от этой случайной, внезапно нахлынувшей гармонии.
В этом, собственно, и заключается работа художника: его прикосновение к (даже самому заурядному) предмету схоже с ангельским прикосновением, ибо вселяет жизнь и смысл. Вычленяет и очеловечивает.
Простое прикосновение, за которым стоят невидимые годы труда и метафизических поисков. Ближе всего то, что “работает” Андрей Красулин, к эстетике зрелого и развитого модернизма, не очень у нас распространенной; модерна, очищенного от социально-политических экспериментов, присущих авангардному искусству; модерна, сосредоточенно созидающего мифологии отдельных, отдельно взятых, людей; людей, способных на расширение внешнего через детализацию внутреннего.
Арп, Мур, Джакометти. Бранкузи, Малевич. Миро, Калдер, Алешински. Миф требует создания индивидуальной физики, когда все физические законы меняются или корректируются. От устройства Вселенной до земного притяжения. Я уже не говорю о времени, пространстве, скорости света.
Художник идет к себе через себя; не вместе со всеми, но куда-то вбок. В сторону. Индивидуальный хронотоп рождается из уникального понимания времени и пространства, их взаимоотношений, которые накапливаются от работы к работе, все четче и четче организуя логику высказывания, делая ее все более и более очевидной.
Вот почему для Красулина так важна мастерская, вот почему рисунки, объекты и холсты должны рассматриваться в единении, в состоянии “аравийского месива, крошева”.
Только в такой предельной концентрации вдруг открываются окна безграничного покоя. Окна в безграничный покой, в которых шумят-покачиваются
Книги
Азиатская медь. Антология современной китайской поэзии. Составитель Лю Вэнь-фэй. СПб., “Петербургское востоковедение”, 2007, 256 стр., 1000 экз.
Современные китайские поэты Чжэн Минь, Бэй Дао, Юй Цзянь, Линь Цзянь-Лун, Си-Чуань, Шу Цай, Мао Сю-Пу и другие, представляющие сегодняшнюю жизнь классической китайской поэтической традиции, а также китайский вариант модернистской поэзии (“туманные стихи”, “посттуманные стихи”).
Светлана Алексиевич. Последние свидетели. Соло для детского голоса. М., “Время”, 2007, 304 стр., 3000 экз.
Война глазами детей 40-х годов — новая книга в серии художественно-документальных повествований Алексиевич, написанная в сложившемся в ее творчестве жанре “полифонического романа- исповеди, в котором из маленьких историй складывается большая история, наш ХХ век” (от издателя).
Александр Белых. Дзуйхицу. 1987 — 2007. Книга стихов. Владивосток, “Рубеж”, 2007, 96 стр., 500 экз.
Книга стихов приморского поэта (и известного переводчика современной японской поэзии; он из “тех, кто сумел чутко ощутить свет хайку и найти в себе не только зеркало, но и источник, который сам может излучать не менее яркий свет”, как написал в предисловии Фудзинума Такаси): “Когда я стану сном вещей, их памятью тревожной, / гибкой плотью, ароматом терпким, / пугливой тенью, / лучам безропотно- покорной, / их немотой, / томительной и скорбной — / придут иные боги / и раздадут меня немногим / безмятежно спящим… / И ты пребудь средь них, прислушайся к ночам/ дождливо-темным, / присвой меня, как дар негаданный…”
Дмитрий Бобышев. Ода воздухоплаванию. Стихи последних лет. М., “Время”, 2007, 104 стр., 2000 экз.
Новая книга поэта, уже давно ставшего частью легенды ленинградского поэтического андеграунда 60-х: “Счастливый человек поцеловал в уста / Венецию, когда вернулся позже. / Такая же! Касаниями рта / Ко рту прильнула тепло-хладной кожей. // Приметы на местах. Лев-книгочей; / Зелено-злат испод Святого Марка…”
