станет отнимать от меня мою площадь.
Писатели не голодают. Зарабатывают больше, чем писатели в любой стране. Никогда писатель не был в такой чести, как теперь. За ними ухаживают. Выдают пайки. Обеспечивают все, что надо. Особенно попутчики: эти — постоянные именинники. Недавно выдали 70-ти писателям, во-первых — пайки: икра, колбаса, всякая снедь из совнаркомовского кооператива, все, чего лишены простые смертные. Сверх того — по ордеру на покупку вещей на 300 руб. — по дешевой цене. Многие получили квартиры в кооперативном доме писателей, то есть выстроенном на деньги правительства. Леонов зарабатывает тысяч до 50-ти в год, Пильняк — не меньше. Никифоров41, — пролетарский писатель, немногим меньше. Новиков-Прибой — говорит Н. П. Смирнов — тысяч сто в год. Гладков около того. Но несмотря на это — все они недовольны. Им кажется, что их жмут. Всякую попытку фининспектора обложить налогом в пользу государства считают покушением на карман и кричат «караул».
8/IV 31. Отвратительная публика — писатели. Рваческие, мещанские настроения преобладают. Они хотят жить не только «сытно», но жаждут комфорта. В стране, строящей социализм, где рабочий класс в ужаснейших условиях, надрываясь изо всех сил, не покладая рук, работает — ударничество, соцсоревнование, — эта публика буквально рвет с него последнее, чтобы обставить квартиру, чтобы купаться в довольстве, чтобы откладывать «на черный день». При этом они делают вид, что страшно преданны его, рабочего, интересам. Пишут-то они не для него: рабочий их читает мало. Что дает их творчество? Перепевы или подделку. Они вовсе не заражены соцстроительством, как хотят показать на словах. Они заражены рвачеством. Они одержимы мещанским духом приобретательства. Краснодеревцы не только Пильняк42. То же делает и Лидин, и Леонов, и Никифоров, и Гладков. Все они собирают вещи, лазят по антикварным магазинам, «вкладывают» червонцы в «ценности».
Малышкин рассказывал: иду, говорит, вижу — Леонов шагает по улице. Сбоку, по дороге, на саночках два человека везут красного дерева шифоньерку. На углу Леонов глазами и головой, чтобы не заметили, делает им знаки: свернуть. Заметив, что они поняли, как будто он ни при чем, пошел дальше, поглядывая по сторонам. «Волок» шифоньерку в гнездо. При этом торгуется из-за десятирублевки: взвинчивает себе гонорар по-купечески.
Среди них оригинален Бабель. Он не печатает новых вещей больше семи лет. Все это время живет на «проценты» с напечатанных. Искусство его вымогать «авансы» — изумительно. У кого только не брал, кому он не должен, — всё под написанные, готовые для печати новые рассказы и повести. В «Звезде» даже был в проспекте года три назад напечатан отрывок из рукописи, «уже имеющейся в портфеле редакции», — как объявлялось в проспекте. Получив с журнала деньги, Бабель забежал в редакцию на минутку, попросил рукопись «вставить слово», повертел ее в руках и, сказав, что пришлет завтра, — унес домой, и вот четвертый год рукописи «Звезда» не видит в глаза43. У меня взял аванс по договору около двух с половиной тысяч. Несколько раз я пересрочивал договор, переписывал заново, — он уверял, что рукописи готовы, лежат на столе, завтра пришлет, дайте только деньги. Он в st1:metricconverter productid='1927 г' w:st='on' 1927 г /st1:metricconverter ., перед отъездом за границу, дал мне даже заглавие рассказа, который пришлет ровно 15-го августа. Я рассказ анонсировал — его нет по сие время44. Под эти рассказы он взял деньги — много тысяч — у меня, в «Красной нови», в «Октябре», в «Звезде» — и еще в разных местах. Ухитрился даже забрать под рассказы пять тысяч в Центросоюзе. Везде должен, многие имеют исполнительные листы, — но адрес его неизвестен, он живет не в Москве, где-то в разъездах, в провинции, под Москвой, имущества у него нет, — и неуловим, и неуязвим, как дух. Иногда пришлет письмо, пообещает на днях прислать рукопись и исчезнет, не оставив адреса.
В Париже в st1:metricconverter productid='27 г' w:st='on' 27 г /st1:metricconverter . он однажды перед моим отъездом пришел ко мне, уже задолжав две с половиной тысячи, и попросил, чтобы я поставил свое имя на его обязательстве Пятакову45, который, под мою гарантию, обещал ему 300 долларов. Я отказался. Бабель обиделся и даже провожать меня не пришел. А до того мы с ним видались часто, шатались по театрам.
Я его печатал в st1:metricconverter productid='1918 г' w:st='on' 1918 г /st1:metricconverter . в «Вечерней звезде»после первых его рассказов в «Летописи»46. Я его тогда выручил. Когда он встретил меня в st1:metricconverter productid='1922 г' w:st='on' 1922 г /st1:metricconverter . в Москве — он привез тогда свою «Конармию» — он буквально повис на моей шее и уверял, что он приехал в Москву именно ко мне, что он меня искал и т. д. Врал, конечно.
Почему он не печатает? Причина ясна: вещи им действительно написаны. Он замечательный писатель. И то, что он не спешит, не заражен славой, говорит о том, что он верит: его вещи не устареют и он не пострадает, если напечатает их попозже. Но он знает, что он пострадает, если напечатает их раньше. Я не читал этих вещей. Воронский уверяет, что они сплошь контрреволюционны. То есть — они непечатны, ибо материал их таков, что публиковать его сейчас вряд ли возможно. Бабель работал не только в Конной. Он работал в Чеке. Его жадность к крови, к смерти, к убийствам, ко всему страшному, его почти садическая страсть к страданиям — ограничила его материал.
