Я комментирую: “Вот все-таки подростковый возраст — это такое неправильное что-то. Чем полнится голова подростка? Всякой, прости, хренью. Среди записок очень много подростковых стихов, но их просто скучно читать, а детские — не скучно, вот тебе, например, весело, и мне — весело. А подростковый трэш о смысле бытия... Зачем с человеком происходит такое?”
Она отвечает: “Ты сама сказала: это необходимо для того, чтобы прийти к себе”.
Я говорю: “В детстве мы и так у себя есть... Получается, что потом мы от себя уходим и снова возвращаемся”.
Перебираем школьные бумажки.
— О, а вот это — мое письмо Л. Она уехала к бабушке на летние каникулы после десятого класса.
5.06.1997. “Hi” действительно стало традицией, поэтому — hi. Я держусь. Днем — полная апатия, вечером — жуткая боль, но я решила, что гадость эту выдержу. Жизнь — как по расписанию. Проснулась, встала, походила, почитала, поела — и спать. И так every day7. Я не пью больше вообще, а думала, что тоннами это beer8 поглощать буду. Все наоборот. Я представить себе не могу, во что я превращусь за это время, когда каждый день силы уходят в никуда, а новых теперь взять неоткуда. Так как же я могу “turn off your mind, relax and float down stream”?9 Ты сама знаешь, что никак. Мне ужасно, безумно тебя не хватает, я будто части себя лишилась. У меня никак не выйдет тебе ничего прикольного написать, потому что мне совсем не прикольно. “Разбита, как прозрачная сетка стекла” — так я писала?
P. S. Никогда не зарекайся. Время и расстояние — жуткие штуки, они одним махом все уничтожают, поэтому храни your love10 изо всех сил, чтобы был еще подобный год. Я буду делать то же, и сейчас я люблю тебя даже сильнее, чем когда мы вместе.
P. P. S. Твоя мама мне сказала, чтобы я называла тебя исключительно Е. Н., что ж, теперь ты так и будешь называться.
8
Записки на уроках. 1996 — 1997
Действующие лица:
Бумага.
Я. — мои четырнадцати- и пятнадцатилетние слова.
Л. — четырнадцати- и пятнадцатилетние слова Л.
Д. — пятнадцатилетние слова Д., соседки по парте Л.
Записка
Я. Ты мне не можешь сказать, отчего так пусто?
Л. Потому что нет ничего. Все — иллюзии. Только почему-то очень болезненные иллюзии, хотя и боль — иллюзия... Вот и все.
Я. А почему мне кажется каждый раз, когда я с тобой прощаюсь, что я больше никогда тебя не увижу?
Л. Это у тебя спросить нужно. Кстати, тебе не кажется, что ты перегибаешь палку? Это вообще всего касается.
Я. Я хочу сдохнуть. И не думаю о том, перегибаю я палку или нет. И в чем конкретно?
Л. Если забывать, то так, чтобы уже не вспомнить; если любить, то с ума сходить по любому поводу; если страдать, то так, чтобы резать вены... А насчет сдохнуть — этого все хотят, только мало у кого получается.
Я. Так в этом палку перегибаю? Ты же знаешь, что такая я есть, и ничего с этим не поделаешь. Сама же в крайности впадаешь иногда, а у меня вся жизнь — крайность. Как говорит мама, я — “фатальный человек”. Разве это плохо — перегибать палку, тем более если иначе не можешь?
Л. Ужасно, я скоро в психбольницу попаду с твоей “фатальностью”. P. S.
