Новый Мир ( № 5 2008)

Оставим их здесь и теперь. Никогда не спрашивайте счастливых людей, который час. Тем более если их час уже пробил.

Винография: “Domaine Jacky Preys”. Cuvee Royale. Touraine, 2004.

И наш час пробил тоже —

во всех возможных смыслах, тайных и явных. Пробил (и не раз!) наш час как олдовых нефоров — длинные патлы, умильные рожи, нежные девушки за спиной, песнячки под гитару, “Где та молодая шпана, что сотрет нас с лица земли? Ее нет-нет-неееет...”, святой Д. Леннон и блаженная Й. Оно и прочая и прочая. Во веки веков. Не вышло ни века, ни веков. Все тогда же и кончилось — в семьдесят шестом году; заметим, что для нас это все кончилось, не начавшись. Там, за омытым нашими слюнями железным занавесом, сквернословили панки, уже наяривало “hot stuff”23 черное диско, уже задумывали свои невообразимые чубы “новые романтики”, Роберт Смит почитывал “Постороннего”, а Лори Андерсон поигрывала на скры-почке, бормоча короткие заклинания. Там — все шло своим чередом, “лето любви” обратилось триумфом порно, трах-перетрах под велкам ту зе хотел оф Калифорния, сач э лонли плейс, дас ист фантастиш! Тетка Тэтчер принялась казать кузькину мать, Барта сбила машина, Леннона застрелил какой-то мудак, потом пришел СПИД и слизнул белым языком всех остальных с их дурацкими песнями, прическами, куртками с бахромой и верой в Кришну- элэсдишну. Там — наступили новые времена: коротких песен, коротких гитарных проигрышей, коротких волос, коротких мыслей об удовольствии и длинных кокаиновых дорожек. А мы всё доигрывали чужие мертвые игры и песни, пока наконец и нам не пришел конец — вместе со страной, в которой жили. Так вот, сей час пробил для нас дважды. Потом еще и еще раз; потеряв чужое, стали терять свое — города, друзей, книги, годы. И вот, осев черт знает где, в чужих странах, в чужих городах, среди чужих драм, среди просто чужих, сами себе чужие, беспомощные без надежды на помощь, истеричные и циничные, как поздний Георгий Иванов (“...никто нам не поможет // И не надо помогать!”), взялись сочинять книжку о последнем, что осталось у нас, — о памяти. Нет, конечно, у нас ведь еще есть язык! Дезинфицированный, свободный от региональных и экзистенциальных бактерий, усиленный тщательно продуманными заимст-

23 “Горячие вещи”, — так пела незабвенная Донна Саммер. Как тут не вспомнить бунинское: “Целую ручки и прочие штучки”.

вованиями, окрепший в вавилонской лингвистической толкотне, поседевший в засаде на единственное нужное слово... Живой ли? Вот вопрос... В этой новой (и для нас — последней) жизни язык — вещь достаточная сама по себе, но вовсе не необходимая.

Так вот, теперь бьет час и для нашей книги. Баам-баам-баам. Осталась пара ударов, и — тишина. Ни тебе аванса, ни пивной. Ни пряного ланге-докского “Сира”, ни черного, как викторианский деготь, “Гиннесса”. Постблагодать с вежливыми для печени напитками и вежливыми для костенеющих мозгов воспоминаниями. А я вот вчера выпил чудный кофе в “Каабе”... В состоянии все крепчающей вежливости, ни горяч, ни холоден, один из соавторов этого сочинения приближается к долгожданной жизни без вредных привычек: без памяти и ее последствий. Ведь нет ничего, так говорил Будда. И не врал. Ничего нет. Ничегошеньки. Повторюсь: ни аванса, ни пивной. Сеанс йогического воспоминания завершается. Вспомнив — сделал прошлое небывшим. Не было никакого Омими, никакого Автозавода, никаких жалких свершений и страданий советского юного Вертера. Да и меня никакого нет. Комбинация скандх, и только. НИ-ЧЕ-ГО. Вот из этого не-своего не-собственного не-существования я передаю пламенный привет читателю (буде Господь, которого, видимо, нет, пошлет их не-мне и не-моему соавтору) и растворяюсь в весеннем вечернем воскресном воздухе (ве-ве-во-во), растворяюсь, как Чеширский кот, оставляя на пару мгновений улыбку сдержанной радости и скромного удовлетворения неосуществившимися трудами, прикладываю к губам уже невидимую руку, посылаю уже невидимый миру воздушный поцелуй, и вот уже не видно зубов, уже ничего почти не видно, только кончики губ, две веселые точечки задержались на мгновенье на белом листе, наконец и они исчезли. Но никакого Кирилла Рафаиловича не было.

Винография: вода.

Задержим Чеширского кота.

Еще только без пяти десять... К тому же “Беспомощный” с концертни-ка “Neil Young Unplugged” звучит негромко. “Вырубившийся Нил Янг”, “Нил Янг в отключке” — переводчику-шутнику есть из чего выбирать. Альбом был записан 7 февраля 1993-го и вышел 8 июня того же года. Он сделан на основе передачи из цикла “MTV Unplugged”; имеется и кино-версия концерта. “Unplugged” означает “внестудийный” или, буквально, “отключенный”, “вырубленный”. Проект под этим названием был запущен в 1989 году; его звездным периодом стала первая половина 1990-х. Всемирно известная ныне и не имеющая своего отделения разве что на Луне, а тогда еще молодая американская телекомпания, специализирующаяся на музыкальных видеоклипах, взялась за организацию концертов известных “электрических” рок- исполнителей. С обязательным условием: обходиться исключительно акустическими инструментами. Отдадим должное чутью авторов идеи. Любителям погадать на эпохальной гуще есть над чем задуматься — достаточно вспомнить восторги, с которыми были встречены “анплагед”-альбомы Пола Маккартни (1991) или Эрика Клэптона (1992). И не только они. Проект был обречен на успех.

Считать ли этот успех реакцией на техно, отказавшееся от живого, оригинального звука в пользу микса и сэмплинга? Видеть ли в нем триумф экологии, в том числе экологии звуковой? Или — очередную попытку музыкального бизнеса приручить священные рок-чудовища, сделать их участниками безобидной семейной передачи с посиделками у телевизора и неонового камелька? А может быть, дело просто- напросто в усталости шестидесятников-ских ушей? Многолетняя любовь к рок-н-роллу, как известно, не проходит для здоровья бесследно. В октябре 1992-го Янг выпустил “Луну жатвы”, альбом, сопоставимый с “Внестудийным Нилом Янгом” по своему если не исключительно, то преобладающе акустическому звучанию. Выходу “Луны жатвы” предшествовало заявление музыканта о том, что он больше не будет