В родном городе он бывал редко, пролетом, по делам, имея и здесь бизнес: добыча нефти, заводы. Помогал он школе, в которой учился, и шахматному клубу. Свою маму Феликс уже давно увез во Францию, и она жила там, на берегу моря, на собственной вилле. Кто-то из ее старых знакомых там гостил. А сам Феликс был уже для города скорее легендой: “Наш Рыжий”. В нынешние времена его никто, конечно, не видел. Даже на телеэкранах он редко маячил.
— Ты со сметанкой блины попробуй. И пирожки. Тебе надо больше есть. Ты такой худенький, бледный. Все эти студенческие столовки… Мама просила тебя как следует откормить, — угощала и угощала племянника Ангелина. — У нас сметана своя. А чай какой, ты чувствуешь? Сливочки обязательно… Свежие сливки тебе полезны.
Сливки в фарфоровом молочнике, золотистый творог, густая сметана, горячие блины, пирожки… Объемистый сияющий самовар. Чайный сервиз, расписанный алыми розами. Пахучий, чуть терпковатый зеленый чай.
Вчера еще Илья был в родном городе, дома. Даже не верилось. Ведь проснулся в мире ином: сосновая роща, утренняя река, чистая свежесть, теперь вот — просторная веранда на речном откосе.
Новое жилье и новое житье тетушки Ангелины не шли ни в какое сравнение с прежним, недавним, пусть и генеральским. Тогда и дача была бревенчатая, и все вокруг — не поставишь рядом с нынешним просторным, в два этажа с низами, кирпичным домом над Волгой. Цветники, мозаичные дорожки, стриженые бордюрные кусты, газоны, альпийские горки, журчливый ручей, что бежал от круглого бассейна с фонтаном по извилистому рукотворному руслу с разноцветными камешками.
Улыбчивая помощница Ангелины подносила и подносила горячие блины, ватрушки, приговаривая:
— Кушайте на здоровье.
— Кушаю, кушаю… Но вот на здоровье ли?
Хозяйка и пирожков отведала с капустой, с морковью, а потом — с грибами, от горячей ватрушки не отказалась, потом приналегла на блины со сметаной да с рыбкой, оправдываясь давнишним:
— Я — большая, мне много надо…
Ангелина всегда была женщиной пышнотелой, крупной, любила хорошо и много поесть, оправдываясь: “Иначе я ноги не буду носить. Ведь меня так много”.
Объявился на веранде еще один сотрапезник — большой жуково-черный не кот, а котяра.
— Красавчик наш пришел, проголодался… Молочка хочет. И печеночка ему приготовлена, он любит печеночку…
Кот коротко, требовательно мяукнул, уставясь большими зелеными глазищами на хозяйку.
— Сейчас, мой Красавчик, все будет…
Помощница уже несла, торопясь, белые мисочки с молоком и печенкой.
На просторной высокой веранде оконные рамы и легкие шторы были раздвинуты; и, словно на ладони, с высоты открывались синие воды Волги, заречные леса, заливные луга, и все это на многие версты — и рядом, и далеко-далеко.
Прошлым летом сюда приезжали наскоком. Все здесь было еще в разоре ли, в строительной кутерьме: новые дома, а вокруг них — ямы да рытвины. Теперь же открывался с высоты балконной уютный, в зелени невеликий поселок с красивыми большими домами, в просторных усадьбах, обнесенных кирпичными заборами. Еще одно огражденье, надежное, но скрытое зеленью, охватывало немалое пространство речного берега, леса и замыкалось охраняемым проездом с крепкими воротами.
Внизу, на газонной зелени, среди цветочных клумб, было и вовсе хорошо. Журчала вода, вытекая из невеликого круглого бассейна с фонтаном.
— Тебе нравится? — спрашивала Ангелина.
— Рай земной… — искренне отвечал Илья. — А может, это просто мне снится.
— Мои подруги… Я их иногда приглашаю. Они называют это Европой. Европу приезжают смотреть. Но они не представляют, сколько трудов и денег… — взахлеб рассказывала Ангелина. — Здесь же был голый песок и всякие сорняки. Все это надо было уничтожить. Рауданапом все выжигали. Потом ровняли, идеально. Завозили дренаж и новую почву, специальную. И потом все растения: хвойники, японские вишни. И конечно, газоны. Такие труды. Целая бригада работала. Так все дорого. Я говорю
