Новый Мир ( № 7 2008)

Не последнюю, а на мой взгляд, так и первую роль в этом должны сыграть учебники истории. Известно, что история — средство самоидентификации народа; по словам С. М. Соловьева, к каждому народу можно обратиться со словами “расскажи нам свою историю, и мы скажем тебе, кто ты таков”1. Равным образом история — средство самоидентификации частного человека, который “выкраивает” собственную индивидуальность в объеме истории своего народа (или всемирной истории).

Кто знает, быть может, на подходе некий имярек (это может быть и коллектив авторов), на которого слетит искра Божия и который сумеет написать такой учебник истории, что поколение, чье творческое акме придется на 2050 год,

скажет о нем примерно так же, как сказал поэт об одном из своих учителей: “Он создал нас, он воспитал наш пламень…”2 Пока такой имярек на горизонте не просматривается, зато хорошо видны трудности, с которыми он неминуемо столкнется, коль скоро вообще появится.

Об этих трудностях сейчас и пойдет речь.

Чем гордиться и чего стыдиться

Трудности первого ряда связаны с трактовкой советского периода отечественной истории, дыхание которого мы ощущаем на своих затылках.

Незавершенность споров на данную тему, начавшихся в годы перестройки, а точнее — неготовность значительной части общества принять некоторые горькие истины, сказывается в том, как нынешние учебники3 освещают советское время. Все они или, во всяком случае, те, которые мне удалось просмотреть, суховато фактографичны и, как правило, скупы в оценочной части. Притом некоторые из них берут под защиту в советском прошлом такие вещи, которые защите никоим образом не подлежат. В подобных случаях авторы обращаются к спасительному слову “модернизация”: дескать, это задачи модернизации побуждали власти предпринимать такие действия, какие теперь считаются осудительными.

“Нужно объяснить ребятам, — говорит социолог О. Гаман-Голутвина, — что жесткость (почему бы честно не сказать: жестокость? — Ю. К .) разных руководителей в разные эпохи была вызвана необходимостью проводить ускоренную модернизацию, при которой нередко оказывается востребованным такой (как при Сталине. — Ю. К .) тип политического руководства”4. Под “разными руководителями в разные эпохи” имеются в виду, кроме Сталина, Иван Грозный и Петр 1.

Понятие “модернизация”, если вообще употреблять его в позитивном смысле, предполагает более или менее соразмерное “осовременивание” различных сфер жизни — политической, экономической, правовой и т. д. Ускоренная модернизация допускает некоторые диспропорции: что-то развивается быстрее, а что-то задерживается в развитии. Но можно ли говорить о модернизации, когда общество в одних отношениях “бежит вперед”, а в других отношениях, наоборот, откатывается далеко назад?

Кое в чем модернизация действительно имела место. Так, наука и образовательная система, получив решающий импульс задолго до революции, продолжили свой рост, хотя бы и в стесненных пределах. Определенные успехи были достигнуты в промышленности, хотя удовлетворяла она в основном военные нужды. Но в целом сталинская Россия не оставляет впечатления, что она куда-то спешила. У меня, например, как, наверное, и у многих людей моего поколения (и тем более тех, кто старше), от “сталинских” лет сохранилось в памяти глубинное чувство эпической неторопливости, даже остановленности. Во многих фильмах конца 40-х — начала 50-х годов это чувство выдает себя статичностью общего фона. Если, например, действие происходит на природе, то там даже воздух остановлен: недвижны листочки на деревьях, недвижны облака. Такое впечатление, что это театральные декорации, хотя на самом-то деле снято на пленэре.

Сошли со сцены люди 20-х годов с их звонким девизом “Время, вперед!”. В конце 40-х Всеволод Иванов констатировал: время “лежит пластом”.

Время легло пластом, потому что модернизаторские усилия были погашены усилиями прямо противоположного направления. В двух или трех учебниках я нашел оправдание “великого перелома” конца 20-х — начала 30-х годов: он-де был вызван необходимостью модернизации экономики. Хороша “модернизация”, возвратившая крестьянство фактически во времена крепостного права! Да и не заботой о национальной экономике был вызван “великий перелом”. По моему убеждению, причиной его явилось стремление правящей (во многом еще формально, во многом еще условно) номенклатуры сокрушить крестьянство, которое оставалось коренным собственником в стране и продолжало быть себе на уме — несмотря на то что в годы революции и Гражданской войны зачастую поддерживало большевиков.

По моему, и не только по моему, убеждению, Россия, какой она была перед революцией, не нуждалась в ускоренной модернизации (вот во времена Петра I она была или оправданной, или, во всяком случае, объяснимой). Скорость, с какой она развивалась в последние свои годы, была вполне достаточной для того, чтобы уже в одно-два следующих десятилетия нагнать самые развитые страны по тем показателям, по которым она еще отставала.

Но даже если бы Россия и нуждалась в ускоренной модернизации, дико и, если угодно, “антимодернизационно” было платить за нее ту цену — в человеческих жизнях, в сломанных судьбах, — какая была заплачена. И тем более странно оправдывать такое поведение сегодня. А вот автор одного из последних учебных пособий А. Филиппов воспринимает его “спокойно”.

По его мнению, модернизация затребовала централизацию власти, ей же неизбежно сопутствовали “деформации”. “Это суждение, — пишет он, — в равной мере можно отнести к правлению