Все это выглядит из нового века как-то скудно. Особенно среди прозаиков, которые от природы склонны к уединению.
Предположим, Гроссман, Шаламов, Солженицын, Эренбург, Домбровский, Искандер, Ерофеев, Владимов… и еще много писавших прозу, от Казакова до Трифонова и Айтматова. “Новый мир” Твардовского как литературный орган шестидесятников состоялся: прежде всего как общественное явление, как центр легальной оппозиции режиму, генеральный штаб либерал-демократической фронды; но и в литературном отношении — именно как место формирования и предъявления новой прозы. Однако трудно вообще-то сказать, что вокруг этого журнала тогда происходила кипучая, фонтанирующая литературная жизнь; по многим причинам этого не случилось…
Предположим, и поэты, склонные, особенно в молодые годы, общаться, дружить и сплачиваться. Но и среди них много одиночек, а случаи соединения, братства наперечет. Всяк по-своему — Слуцкий, Окуджава, Соколов, Галич, Высоцкий, Чухонцев, Лиснянская, Липкин, Рубцов, Блажеевский…
Легенда о поколении-единении Евтушенко—Вознесенского—Ахмадулиной—Рождественского, а также Аксенова-Гладилина и иже с ними, а заодно и о “Юности” как журнале журналов полиняла после того, как выяснилось, что ни один из представителей этой среды и этой генерации не дотянулся всерьез до величия.
Лианозовцы обернулись в ретроспективе явлением интересным, но довольно камерным, хотя из этого круга вышел один из значительных поэтов века — Сапгир.
“Тихая поэзия” никакого союзничества не образовала (попойки не в счет); это с самого начала был скорее концептуальный проект критиков-идеологов.
Объединения 80-х годов и вовсе растаяли в туманной дымке, пусть не без личных каких-то последствий1.
И вот отныне — в мемуарных книгах Алейникова — едва ли не впервые нам предложено считать смыслообразующим центром эпохи СМОГ и его окруженье. И, собственно, его лидеров, к коим Алейников относит прежде всего Губанова и себя, отодвигая в сторонку всех прочих граждан литературной республики, не успевших вовремя посторониться.
Средоточие эпохи — ее поэзия; сердце тогдашней поэзии — СМОГ и смогисты. Здесь, по Алейникову, были и завидная творческая продуктивность, и бурная литературная жизнь с манифестами (к которым у автора душа не лежит, но из песни слова не выкинешь), встречами, публичными чтениями… Были яркие таланты: Кублановский, Пахомов, Боков, Саша Соколов… Есть, наконец, по Алейникову, реальные гении — несомненно Леонид Губанов и… ну уж тут как хотите, но есть же суждения экспертов, — да, вы догадались, сам наш автор.
Не миф ли это? Миф. Вот и немало писавший на смежные сюжеты Ю. Крохин о том же: “СМОГ — это миф, легенда. СМОГ — это воздушный шарик, монгольфьер, постоянно наполняемый жарким воздухом фантазий, любви, зависти, —
дабы не опала оболочка, дабы взвивался пузырек вверх, славя его доблестных
участников, основоположников. Надо же иметь основание надувать щеки!” <http://nashaulitsa.narod.ru/Krohin-SMOG.htm>.
Но из таких литературных мифов и состоит в значительной части история словесности. Заметим, что в канонической версии таковая история последней половины ХХ века не сложилась. (И не факт, что скоро сложится; может быть, вообще не сложится.) Советский пантеон рухнул; история поэзии, особенно московской, после Пастернака и Ахматовой — открытое пространство концептов и идей. Так что Алейников не претендует на ревизию, пересмотр, с изгнанием самозванцев и занятием призовых мест. Ревизовать пока особо нечего.
Но невольные смещения возникают.
В общественном мнении до самого заката советской эпохи в фаворе пребывали упомянутые Евтушенко, Вознесенский, Ахмадулина, Аксенов… Их репутация и поныне несильно пострадала. Алейников тоже с ней не спорит. Но логикой своей концепции потихоньку отодвигает этих литераторов на их новое место — предшественников, предтеч, преддверия СМОГа. Не учителей, отнюдь. На сей счет в книге есть красноречивые пассажи о вовремя приостановленном общении автора с Вознесенским. Да и чему могли научить эти баловни судьбы и мастера компромисса влюбленных в слово мальчиков с улиц и из подворотен?
Они — просто старшие братья, гораздо более удачливые, иногда совершающие хорошие поступки, но вовсе не более талантливые и явно не такие смелые, умные, как смогисты…
Наш автор производит эту операцию не агрессивно. Гораздо более брутальны некоторые другие мемуаристы и наблюдатели. В том числе те, кто утверждает, что СМОГ являлся чуть ли не партийно- комсомольским, гэбэшным проектом, призванным отнять славу у трудноуправляемых питомцев оттепели и выдвинуть на главные роли в молодежном отсеке советской литературы лояльных сочинителей… Даже если в чьей-то безумной номенклатурной голове пробежала тогда такая мысль, ее нет никаких оснований счесть реализованной. Просто пришли новые, совсем молодые ребята, и им захотелось петь свои песни, дружить, любить, побеждать… (Некие аналогии по части создания антитезы и противовеса можно усмотреть в том же довольно умозрительном концепте “тихой лирики”, альтернативной “эстраде”, и в попытке в 70-х противопоставить новомирским шестидесятникам тогдашних сорокалетних прозаиков; теперь понятно, что это в большинстве скорее поздние шестидесятники.)
Аккуратен Алейников и по отношению к лианозовцам. Даже пиететен. Он уважает их за открытую
