Тем не менее книга Кибирова мне понравилась. Он свободен в пространстве культуры, как рыба в воде. А то, что живет эта рыба близко к поверхности, вовсе не плохо. Как раз на прогретом солнцем мелководье и обитает чуть ли не девяносто процентов всей фауны, а на глубины уходят только отдельные редкие особи.
Кибиров задает простые и потому трудные вопросы и предлагает ориентироваться как раз по солнцу. Вот только всегда ли это возможно?
Мария Ватутина. Девочка наша. М., ООО “Элит”, 2008, 56 стр.
Жанр этой книжки я бы обозначил “бабьи слезы”. И это вовсе не укор. Есть вещи, над которыми может плакать женщина и о которых почти никогда не может говорить мужчина. Это — запретные, “слезоточивые” темы. Например, убийство собаки. Я мало знаю вещей хуже, чем “Белый Бим Черное Ухо”. А в стихотворении Ватутиной “Он первым начал разговор” сюжет именно “собачий”: жил человек, любил свою овчарку, а потом ее то ли съели, то ли забили на шапку. Он даже повеситься хотел, да выпил для храбрости и не сумел — неудачная вышла попытка. А ему и говорят: “Сам дурак, сам раскормил”.
Разница между мужчиной и женщиной, берущими подобные темы, проста: женщина на самом деле плачет, а мужчина провоцирует работу слезных желез у доверчивого читателя.
Ватутиной удается найти ту дистанцию, с которой можно говорить о таких вещах, как болезнь и старение, как смерть. В ее стихах они происходят без рывков и революций, а плавно и потому абсолютно неотвратимо. Например, в стихотворении “Два зеркала”: там умирание сравнивается с “ретроспективным коридором, где друг пред другом встали зеркала” и одно зеркало — внучка, а другое — бабушка.
Нет у нас той свободы, о которой говорил Юпитер Оресту в Сартровых “Мухах”. И не надо смерть торопить. Она и так придет. В свой срок. А пока надо попробовать жить, как бы это ни было трудно, даже если ты “девочка наша” — подросток, а грудь у тебя никогда не стояла, и сумка пропахла чесноком, и “Пани Валевску” ты от “Красной зари” ни за что не отличишь, а фигура у тебя такая, что в женской раздевалке бассейна приходится вести себя таким непростым образом: “Влезает в купальник по пояс, потом снимает юбку, потом сквозь рукава / Вытягивает лифчик. Поднимает купальник на грудь, снимает кофточку”.
Но есть у Ватутиной и праздничные стихи, потому что не всё смерть, есть и рождение, и уж к нему-то женщина имеет отношение самое непосредственное. Беременная Маринка входит в воду:
Вот плывет она кверху пузом,
Держит руки над головой,
Как баржа с контрабандным грузом,
Обманувшая наш конвой.
..........................
Я, бездетная, злюсь на кочке.
Муж пытается в воду лезть.
А Маринка плывет, и точка.
Так красиво, глаз не отвесть.
И похож Маринкин благословенный, беременный живот на восходящее над водой Солнце.
Сухбат Афлатуни. Пейзаж с отрезанным ухом. М., Издательство Р. Элинина, 2008, 48 стр. (“Русский Гулливер”. “Литературный клуб „Классики XXI века””).
У Афлатуни — меткий глаз и твердая рука. Он может сказать так: “дети это трещины / в которые утекаем мы” или “телефонная трубка лежит / голосом вверх”. Но он не стрелок.
В первом стихотворении книги “[Охотники на снегу]”, которое является своего рода эпиграфом или камертоном всей книги, сюжет разворачивается весьма кровожадно. Гостя, приехавшего из Ташкента в райцентр, приглашают на охоту. Гость и хозяева долго идут по снегу. Он спрашивает “
Афлатуни). Последнее слово в стихотворении: “выстрел”. Замочили, в общем, заезжего поэта простые ребята из райцентра. Пока водили его по снегу — он им поэмы читал. Начитал на целую книжку — “Пейзаж с отрезанным ухом”. Наверное, в названии есть намек на Ван Гога, хотя Ван Гог здесь ни при чем,
