Назывался он “спецгруз”.
Мы развозили гробы.
В сутки через Москву проходило в среднем по два-три цинка. Иногда больше. Редко — меньше. Почти все из Чечни, хотя и не всегда. В армии убивают и без войны.
Цинки надо было встречать на вокзале, грузить в “Урал” и везти на другой вокзал или в аэропорт. Иногда с гробом были сопровождающие. Иногда нет. Иногда гробы были тяжелые, а иногда легкие, и тогда становилось ясно, что человека там нет, а только то, что смогли подобрать, — рука или нога. Иногда с гробом ехали и родители.
Иногда привозили и москвичей, редко, правда, но это было самое плохое — в таких случаях спецгруз приходилось везти домой и отдавать матери.
Макею были по фигу сроки службы, он любил и понимал структуру армии, видел в ее порядке свою завершенную логичность и поэтому всегда приподнимал сержантов. Требовал от них, чтобы они были именно сержантами. От рядовых он требовал расти до сержантов. Эта карьерная лестница была для него простой и понятной и являлась четким индикатором способностей.
Я к тому моменту прослужил месяцев десять. Но несколько раз сходив старшим команды и сделав все как надо, постепенно стал его заместителем. Сержантов в роте было через одного, но помощников Макей себе выбрал двоих — меня и Волчка.
Волчок служил в Нижнем, кажется. Шустрый, шаристый, способный за себя постоять. Веселый, общительный. Франтоватый — всегда закатывал рукава, берцы у него были какие-то особые, портупея, четырехцветный камуфляж. Но при этом Волчок был хитроватым, продуманным. Прослужил он больше года и почему сбежал, не знаю, но точно не от дедовщины. Видимо, хотел ближе к дому. Откуда он родом, не помню.
Я с Волчком особо не сближался. Дружбы у нас не было, вражды тоже. Мы существовали на равноудаленных дистанциях, крутились как две планеты вокруг одного солнца — Макея. К тому же Волчок не воевал.
На разводе мы стояли не в строю, а перед ним, рядом с Макеем. Нам он позволял совсем уж вольницу. Мы могли курить, сидя на тумбочке, пока он вел развод или вечернюю поверку. Могли буха2ть в каптерке. Могли даже втихушку мыться в душевой, что остальным не позволялось.
В принципе Макей только нарезал задачи и осуществлял общее управление, а потом оставлял роту на нас. Сам отправлялся в спортзал.
Я еще не был даже слоном, а уже рулил дембелями. Но терок в роте от этого не возникало. Макей и впрямь сделал из нее единый организм.
Люди работали и выполняли поставленные задачи наравне. Дедовщины или землячества не было совершенно. Для меня это до сих пор удивительно.
Я особо не выпендривался и тоже работал вместе с людьми, хотя Макей этого не одобрял. Но, конечно, соблюдая субординацию все же, — с тряпкой в казарме не ползал. У меня были свои задачи. А вот на выходе, с маленькой командой, лопатой махал с удовольствием. Мне это было в кайф. Физическая работа на свежем воздухе зимой — это просто приятно. В ней был смысл. Цель. И главное — она отвлекала от мыслей о тюрьме.
Волчок с людьми не работал никогда.
Как бы там ни было, мы с Волчком никогда не подставляли Макея. Помню его фразу: “У меня есть два хороших сержанта — Бабченко и Волков, и больше мне не надо”. За прошедшие с тех пор двенадцать лет я добился многого, но эта похвала до сих пор остается одной из главных в моей жизни.
Пользуясь своим положением, я всегда просился в спецгруз. Если я не нужен был Макею для более важных дел, он меня всегда отпускал.
Я развез много гробов. Не знаю сколько. Несколько десятков, наверное.
Спецгруз был частью той моей жизни, которую я знал, которую понимал, но которую начинал уже терять.
Парни, лежавшие в цинках, были моими товарищами, и я по-прежнему хотел быть вместе с ними. Пусть хотя бы и так.
Один раз я вернулся. Не хотел ехать и в этот, второй отпуск. Потому и просрочил эти чертовы десять дней — не придавал им значения. Мысленно перешагнул их и опять был там.
Я хотел обратно на войну. Да, хотел.
Не потому что — воевать. Просто весь мой мир, который я знал, был там. И я устал уже терять
