когда это кончится и можно будет разойтись. Особенно молодежь раздражала этой своей вареностью. И Юрьев уже собрался открыто обидеться, заявить, что если так уж в тягость, то пусть идут куда хотят, что он, в общем-то, никого палкой не гнал; но тут поднялся Игорь.
— Что ж, дорогой свояк, я дату эту не так давно пережил, — ему было сорок два, — понимаю твои чувства. Хотя... Ничего страшного на самом-то деле нет. Жизнь идет и пускай идет. И идет-то не так уж плохо. Так?
И давай, чтоб дальше — не хуже!
— Точно! — бодро отозвался Юрьев, а внутри кольнуло: “Больше, что ли, нечего пожелать? „Чтоб не хуже””.
Звонко чокнулись. Юрьев не спеша выпил до дна, съел ломтик буженины.
— Закусывайте. Вот эта говядина сырокопченая — объедение просто.-— И стал по новой разливать вино; заметил, что Настя сидит со скучным лицом, не выдержал: — Доча, если ты хочешь нам испортить настроение, то у тебя это не получится.
Она встрепенулась, через силу улыбнулась, наткнула на вилку колбасу. Стала жевать.
— Так, — Юрьев поднял бокал, — кто следующий?
Следующей стала произносить тост сестра Марина. Сказала, что у нее лучшие братья на свете, а особенно сегодняшний именинник. “Именины у меня в январе”, — мысленно произнес Юрьев, но поправлять не стал. Улыбнулся.
Потом за компанию — сам давно не курил — вышел с Игорем на лоджию.
— Тут нашел утром в почтовом ящике. — Свояк достал из заднего кармана джинсов малоформатную брошюрку. — Партия “Гражданская сила” придумала объект для предвыборной критики. Гляди. — Раскрыл. —
“В московском метро: опасно, тесно, душно, стоимость проезда неоправданно высока”.
— Да ну их всех, — поморщился Юрьев, — надоели.
— Погоди-погоди! Сейчас смешное прочитаю... Не знаю, кто это писал, но профессионализм — на нуле полнейшем. Слушай: “Одиннадцатого июня две тысячи четвертого года на станции „Нахимовский проспект” сотрудник милиции забил насмерть пьяного пассажира”. Хм! Каждый хоть немного знакомый с ручкой и бумагой понимает, что предложение нужно строить иначе...
Юрьев, машинально кивая, смотрел на улицу. Солнце уже зашло, воздух был серо-синий, тяжелый. Горизонт заслоняла широкая семнадцатиэтажка; многие окна были освещены, и в некоторых различались шевелящиеся фигурки людей.
— А ты за кого голосовать думаешь? — Игорь подпихнул Юрьева локтем.
— Я?.. — Занятый другими мыслями, Юрьев поначалу растерялся. —
Я за “Самсунг” голосую. — Он работал в московском представительстве этой фирмы, в отделе маркетинга. — Пока “Самсунг” интересуется Россией, я и моя семья не пропадем.
— Ха-ха! — Игорь с удовольствием затянулся. — А серьезно?
— Да перестань, Игорек. Какое голосование?! Надоела эта гомозня
тыщу лет. Ладно, пошли выпьем.
С приездом Дарьи, Олега с женой и детей стало повеселее. Точнее — оживленнее, и это оживление ослабило некоторое напряжение за столом. Настя и Полина, освободив стулья, ушли в соседнюю комнату, вареные лица Андрея, Володи и Милы не так бросались в глаза.
Юрьев приглашал гостей кушать, наполнял бокалы, пил, и, как всегда от хорошего вина, внутри что-то раскрылось, задышалось глубоко, легко, и окружающее словно бы стало ярче, красочней, Юрьев радовался этой яркости и раскрытости и не хотел помнить, что всегда, стоит ему выпить лишнего, перейти некую грань, и яркость превратится в режущую глаза отчетливость, а в душевную раскрытость хлынет горечь, мозги наполнятся черными мыслями, старыми и свежими обидами, тело охватит зудящая, как аллергия на что-то, усталость...
— Так, теперь Олег пусть скажет, — вспомнив, что должны звучать тосты, предложил, точнее, велел Юрьев.
