Севастополь восемнадцатилетняя Анна после отъезда матери и брата на дачу оказалась предоставленной самой себе, встретила человека, недолгий и отнюдь не платонический роман с которым ее захватил, - от него-то она и ждала три года писем, о нем рассказала жениху- Гумилеву, нанеся незаживающую рану, отблеск этой любви (чутко уловленный Гумилевым) мерцает и в стихотворении “Стать бы снова приморской девчонкой”.
Имеет ли право литературовед, выходя за пределы документа, давать волю своему воображению и додумывать героя, о котором ничего не известно? У меня нет твердого ответа на этот вопрос. Романист - имеет. Но Марченко все же не роман пишет. И реконструкция встречи Анны Горенко с “чужим” мне кажется в книге излишней - хотя сама версия об этом утаенном романе, многое объясняющая и в стихах Ахматовой и в истории отношений с Гумилевым, очень правдоподобна.
А вот попробовать заполнить пробелы между документами гипотезами, догадками, попытками проникнуть в психологию героев - право автора, которое трудно оспорить. И Марченко пользуется им, кропотливо распутывая тот клубок отношений, в который попала юная госпожа Гумилева, обиженная на мужа за его длительную поездку в Африку и укатившая летом 1911 года в Париж, к удивлению мужа и его семьи, за своим возлюбленным Георгием Ивановичем Чулковым, который, по предположению Марченко, и является адресатом стихотворений “Сжала руки под темной вуалью...”, “Как соломинкой, пьешь мою душу”, “Я и плакала, и каялась” и других, в то время как в биографических сочинения об Ахматовой он присутствует в роли верного друга. “О нем гадала я в канун Крещенья, / Я в январе была его подругой” - эти красноречивые строки из ахматовского стихотворения “Высоко в небе облачко серело” Марченко тоже переадресовывает Чулкову, обставляя свое рискованное предположение целым арсеналом косвенных свидетельств и догадок. А вот расхожую легенду о страсти, захватившей юную Ахматову и молодого Модильяни, разносит в пух и прах.
Метод Марченко - редкое сочетание дотошного, тщательно документированного литературоведческого расследования с беллетризованным психологическим анализом. Два приема не спорят, а дополняют друг друга. Не знаю, имела ли в виду Марченко драматургический или музыкальный принцип композиции, когда между главами книги вставляла интермедии, или это кивок в сторону “Поэмы без героя”, но структура книги крайне необычна для биографии и вместе с тем тщательно продуманна.
Чаще всего биографии пишутся просто: есть хронологический ряд событий, по ним и шествует автор, от года к году, от факта к факту. Марченко изобретает новый жанр. Основные главы - строгое литературоведение, обилие документов, свидетельств и на основании их - пересмотр датировок стихотворений, пересмотр адресатов. Интермедии - слегка беллетризованный рассказ о том, что осталось за пределами документов. Повествование кружит, одна и та же тема может варьироваться в основном тексте и в интермедии, биографические загадки возникают, увлекая за собой читателя, и разрешаются, чтобы возникнуть вновь. Такой принцип изложения дает возможность строить повествование вокруг определенного сюжета. Но не всякое событие образует сюжет. Отсюда некоторая дискретность изложения.
Упреки в неполноте биографии Ахматовой Марченко наверняка еще получит. Пока же его осторожно высказала Лиза Новикова в кратком, но емком отзыве под заголовком “Код Ахматовой” [6] .
Ожидая, что книга Марченко сыграет миротворческую роль и поможет в восстановлении истинной традиции, поскольку появилась она после скандальной работы Тамары Катаевой “Анти- Ахматова”, Лиза Новикова с удивлением обнаруживает, что традицию Марченко не восстанавливает, а применяет свой “детективный дар, вкотором особенно заметно умение провести следственный эксперимент, не только для реконструирования творческой биографии, а скорее именно для подробного описания ахматовского (1)донжуанского списка(2)”. Доброжелательная Лиза Новикова, понедоумевав над тем, что повествование скачет “от друга к другу, от возлюбленного к возлюбленному”, быстро с этим смиряется (книга затягивает) и даже находит объяснение в словах Есенина, давшего, на ее взгляд, исчерпывающее определение Ахматовой: “Женщина-поэт, которая в печати открывает сокровенное своей души”.
Дело, на мой взгляд, не в реконструкции “донжуанского списка” Ахматовой. Посыл, заставляющий Марченко копаться в личной жизни, самый что ни на есть литературоведческий. Она идет всегда от стихов. Если в творчестве Ахматовой отразились отношения с тем или иным человеком, он Марченко интересует, и о нем ведется подробный рассказ. Если нет - Марченко проходит мимо. И чем меньше известно о личной подоплеке стихов, тем подробнее сосредотачивается Марченко на тех отношениях, которые их вызвали к жизни. Поэтому, скажем, так много места занимает глава о Борисе Анрепе, “таинственном герое (1)Белой стаи(2) и (1)Подорожника(2), о котором в (1)Ахматовке(2) очень долго почти ничего не знали”. Марченко подвергает тщательной ревизии мемуары самого Анрепа, написанные в старости и содержащие массу неточностей. Однако из мемуаров этих с неопровержимостью вытекает, что “Сказка о черном кольце”, где героиня “под скатертью узорной / протянула перстень черный” своему новому избраннику, основана на реальном событии: черное кольцо тайно и многозначительно было опущено в руку Анрепа на одном из вечеров у Н. В. Недоброво, с которым Ахматову связывали отнюдь не платонические отношения, тоже отразившиеся в ее стихах.
Поэтому в книге присутствует Борис Пильняк, которого Ахматова никогда не любила, несмотря на его неоднократные брачные предложения, и не поддерживала даже дружеских отношений – но на его гибель отозвалась стихотворением “Все это разгадаешь ты один...”, где есть строки “я о тебе, как о своем, тужу”.
Поэтому в книге занимает достаточно много места Николай Пунин и сравнительно мало – Владимир Шилейко, не оставивший в поэзии Ахматовой заметного следа. Поэтому из ташкентского периода Ахматовой выхватывается сюжет, проясняющий адресат стихотворения “В ту ночь мы сошли друг от друга с ума”, посвященного, по мнению Марченко, вовсе не графу Юзефу Чапскому, польскому офицеру штаба генерала Андерса, расквартированного под Ташкентом, как считает Л. К. Чуковская и вслед за ней многие другие, а музыканту и композитору Г. Л. Козловскому, которому биограф переадресовывает и несколько других стихотворений, традиционно связываемых с Исайей Берлиным. Что же касается самого Исайи Берлина, то рассказ о его свидании с Ахматовой в Ленинграде 1945 года отдает явной иронией: для космических преувеличений “Поэмы без героя” эта встреча не давала никаких оснований.
Разумеется, герои повествования Марченко не только друзья Ахматовой, но и подруги. Но если
