Критик, к слову, показал здесь идеальный способ унизить вообще любое сочинение. С тем же успехом можно написать о чем угодно, утверждая, что ваша Анна — не Каренина, ваша дочка — не капитанская, а ваши души — не мертвые. И попробуй поспорь!
Неизвестно, как отпраздновал Леонов свое сорокалетие: семье явно было не до веселья. Ни одна советская газета никак не откликнулась на юбилей писателя. Полная тишина, как и не было никакого Леонова в литературе.
В мае избирают новый президиум Союза советских писателей — и Леонов туда даже не попадает. Там: Толстой, Фадеев, Федин, Шолохов, Катаев, Асеев, Вишневский, Герасимова, Корнейчук, Купала, Лебедев-Кумач, Мамашвили, Павленко, Соболев…
В июне, после 36-го показа, “Половчанские сады” снимают с репертуара МХАТа. Немирович- Данченко разводит руками: “А что мы можем сделать?”
Все идет к тому, что и пьесу “Волк” ожидает та же участь.
Ни одна книга Леонова не готовится к печати в этом году (и не выйдет). При том, что большинство коллег Леонова по писательскому ремеслу издаются и переиздаются много и активно. Достаточно сказать, что за вторую пятилетку по сравнению с 1933 годом в Советском Союзе выросли тиражи книг на 37 процентов.
Но великое счастье Леонова и его близких, что они еще не знали всего, происходящего вокруг Леонида Максимовича, а то можно было бы вообще сойти с ума.
Незадолго до награждения писателей председатель Комиссии Политбюро по расследованию деятельности НКВД Андрей Андреевич Андреев направил Сталину письмо, в котором по результатам совместной работы с Лаврентием Берия были названы писатели, на которых в НКВД имелись “компрометирующие в той или иной степени материалы”. Это — Алексей Толстой, Леонов, Катаев, Федин, Шкловский…
Сталин не дал хода этим компрометирующим материалам.
Но совсем недавно, 15 мая 1939 года, был арестован Исаак Бабель, и в последние майские дни, как раз в сорокалетие Леонова, он дает показания (или за него дают, а ему предоставляют на подпись готовый протокол) о существовании группы террористов-троцкистов, в которую помимо самого Бабеля входили Леонов, Катаев, Всеволод Иванов, Юрий Олеша, Владимир Лидин…
Один малый, на волосок, поворот истории — и не было бы никакого Леонова в том же мае.
В Переделкине пятнадцать владельцев писательских дач уже были арестованы, и Бабель — последний из них. Понятно, как себя чувствовали оставшиеся: Пастернак, Чуковский, Всеволод Иванов, еще недавно проработанный и чудом миновавший ареста Афиногенов…
Леонов, естественно, не знал всего происходящего, но не почувствовать вновь сгущающуюся тьму над головой было сложно.
И в это, напомним, время находящийся вдалеке от Советской России Владимир Набоков едко завидовал Леонову, у которого поставили сразу две пьесы два крупнейших театра страны. Знал бы он, кому завидовал…
Ища хоть какого-нибудь выхода, 3 июля Леонов просит жену, Татьяну Михайловну, сходить к Александру Фадееву: спросить у него, чего ждать, как быть. Фадеев, занимавший должность секретаря Союза писателей и в 1939 году введенный в ЦК КПСС, безусловно был самым влиятельным человеком в советской литературе. Он жил неподалеку в Переделкине и до какого-то времени с Леоновым поддерживал дружеские отношения: иногда они захаживали друг к другу в гости, выпивали понемногу, смеялись.
Почему пошла именно жена, понятно: Леонов никак не хотел компрометировать Фадеева своим приходом — все-таки его прорабатывали на каждом углу, а не жену.
Татьяна Михайловна, вернулась огорошенная:
— Леня… Дело плохо. Он даже меня не принял. Посмотрел со второго этажа и не спустился…
У Фадеева были гости. Непременный участник всех “проработочных кампаний” критик Владимир Ермилов выглянул из-за плеча Фадеева, увидел супругу Леонова и сразу исчез.
Этому Ермилову, к слову сказать, приписывают авторство фразы “маразм крепчал”.
Крепчал, да.
Спасение снисходит неожиданно. 4 июля одна из главных государственных газет — “Известия” (в ее издателях значился Президиум Верховного Совета СССР) публикует чуть ли не на половину полосы
