— Ага! А кто три стакана уже выхрюкал?
— Какие ж это стаканы?! Это наперстки! — Деня возмущенно опрокинул в горло очередную рюмку. — А еще, когда на морозе два человека разговаривают, между ними от дыхания тут же настывают кусочки льда. И висят прямо в воздухе. Как замерзшие слова.
— “В холода, в холода, от насиженных мест…” — затянул кто-то.
Несколько голосов подхватило.
Надя встала и пошла, нащупывая босой ступней тугую тропинку среди грядок с клубникой. За домом, закрывавшим свет костра, небо сияло еще ярче и беспощаднее. Надя присела на корточки, подперла щеку и снова засмотрелась.
“Нет, не укладываются в голове все эти звезды. И свет идет до нас столько, сколько существует Земля, а то и дольше. И мы сейчас смотрим на них, а там, может быть, давно и нет ничего. И не узнать. И даже закат на Венере не увидеть никогда в жизни. Зачем все это? И как это вообще представить, что вселенная бесконечна?”
— “Есть в графском парке черный пруд…” — донеслось из-за угла.
“И все-таки есть какой-то ответ, какая-то простая разгадка, я это чувствую”, — подумала Надя, но додумать не успела, потому что ей опять страшно захотелось спрятаться от звездного неба под навесом, где сидели ее друзья, и она вскочила и побежала обратно, наткнувшись в темноте на пузатую бочку с водой.
— Машка, паршивка, ну-ка марш в постель! — гремел котелком всклокоченный Деня.
Трехлетняя Машка сидела, угрюмо вцепившись в край табуретки, мотала головой и осоловело хлопала глазами.
— Пойдешь сейчас спать, куплю завтра маленькую шоколадку, — нежно пропела Саша.
— Нет, не надо.
— Это еще почему?
— Надо большую. — Машка вдруг начала медленно сползать с табуретки и на полдороге заснула.
— Эх, женщины! — Деня подхватил ее одной рукой и понес в дом.
— Когда я была маленькая, — сказала закутанная в спальник Алина, — прадедушка построил для меня домик. Не какая-нибудь там коробка из-под телевизора или диванные подушки, как у всех было, а настоящий дом: со стенами, окнами и дверью. Он у нас в огороде стоял… Потом, я уже в школе училась, и после каникул надо было уезжать в город. А мы с ним всегда гуляли по одному маршруту. И я подумала: как ему теперь одиноко будет тут ходить без меня! И на всех попутных заборах написала мелом: “Пра! Не грусти! Я люблю тебя!”
— А когда я был маленький, — вздохнул Дима, ковыряя палкой головешку, — мой папа-алкоголик однажды забыл меня в трамвае. Я шел домой один через весь город, ревел и хотел его убить. Потом наутро меня бабушка за хлебом послала, выхожу, а он на площадке лежит. Поманил пальцем, по карману себя хлопает и мычит. Нагнулся, смотрю, а у него там — петушок на палочке. Весь в табачных крошках.
— “Ой, мама, ой, мама, болят мои раны…” — неожиданно загудел
Деня, подходя к костру.
— Нахрюкался, поросенок! — обрадовалась Сашка.
— “Болят мои раны глубоки…” — с грустным цыганским задором откликнулась Алина.
Надя снова встала и пошла бродить. Звезды не давали ей покоя. Ночь терлась о шершавые бока планеты, шуршала в черных яблонях, шипела и шныряла в лопухах. Наде казалось, она слышит, как движется Земля по своему небесному руслу. Слезы стояли в глазах, и Надя смотрела вверх, чтобы они не пролились.
“Какие же мы маленькие, — думала она, и звезды начинали дрожать и двоиться. — В таком огромном мире. Как это страшно. Как я их всех люблю”.
Кто-то шел по соседней грядке, с хрустом наступая на стебли спящих цветов.
— Надька, ты где? Куда ты все убегаешь?
