включить...
Подъехала переполненная маршрутка, пьяный рванулся, потерял равновесие и уперся лбом в желтый бок “газели”. Девочка тут же очутилась рядом и невозмутимо продолжила:
— А когда он его все-таки включил, призраки вышли и задушили его! Как ты не понимаешь, папа! Они обиделись, что он их долго не выпускал на волю!
Пьяница с дочкой кое-как вскарабкались в салон и укатили. Бабка Катька осталась дожидаться автобуса. В “газелях” она не ездила: все водители, чтобы не продавать старухам положенных льготных билетов, отломали нижние ступеньки, так что забраться внутрь могли только молодые.
Автобус подвез бабку Катьку прямо к станции. До электрички оставалось четверть часа. Она прошлась по платформе, заглядывая в урны, но все банки, конечно, уже выудила Клавка-скандалистка. Бабка Катька не любила ее еще с войны.
— Было дело, — заговорила она, обращаясь к воробьям, — принесла нелегкая к нам в санбат проверку, а в ней — Клавка. Уселась и давай дубасить кулаком по столу: “Я как молодой коммунист требую…” — грудь высокая, коса что бревно — просто оторви да брось какое-то!
А недавно бабка Катька и Клавка сцепились в собесе, как давешние вороны. Клавка, в которой от той молодой оторвы остался лишь дурной характер — высохшая, плешивая, — ни с того ни с сего вдруг развыступалась. Взялась доказывать, будто бабке Катьке не положено ветеранской прибавки. Так как она “ни одного немца сама не прикончила, всю войну судно протаскала с фекалией”. Хорошо, девчата собесовские тогда их растащили. “Всего две, — говорят, — ветеранки у нас осталось во всем районе, а шумите как целый полк — стыда не оберешься!”
Тут бабка Катька услышала пронзительный Клавкин голос. Та поднималась с другой стороны платформы и кричала низкорослому мужчине с сияющими залысинами:
— Кто хорошо живет?! Коты да попы! А я вам говорю, религия — мракобесие! Все это выдумал человек! Во имя другого, будущего, человека!
“Проповедует”, — неприязненно подумала бабка Катька и решила Клавку позлить.
Подошла и брякнула:
— Слышь, Клавка, а я-то вчера на церкву лазила.
Клавка аж язык от злости проглотила, только глаза из орбит выпучила, того и гляди, на рельсы попа2дают, а бабка Катька, как ни в чем не бывало дальше болтает:
— Как только благовестник-то появился, я себе зарок дала: хоть раз в него дрынкну! А как первый раз дрынкнула, так и аппетит разыгрался. Быстренько наловчилась!
Не успела Клавка ничего ответить, подъехала электричка. Бабка Катька, довольная, запрыгнула в вагон и села с солнечной стороны у окошка.
На соседней скамейке полулежал, икая, пьяный безбородый старичок, похожий на морщинистого мальчишку. А прямо напротив бабки Катьки сидел молодой таджик.
— Скажи, друг, — пробормотал старичок, когда электричка тронулась,-— а как по-твоему, я сильно напился?
— Нет, совсем нет, — застенчиво улыбнулся таджик.
— Чё, неужто незаметно? — оживился пьяный и попытался выпрямиться. — Чё, даже запаха нету?
— Нет-нет.
Некоторое время пьяный удовлетворенно молчал, а из вывернутого кармана сыпались на пол семечки и мелочь.
— Хороший ты человек, — сказал он вдруг, когда бабка Катька уже про него забыла. — Хоть и врешь как сволочь!
Поезд начал сбавлять ход, и пьяный поплелся к двери. На платформе под капелью стояло новенькое алюминиевое ведро. Ветер сдувал капли в сторону, будто отворачивал золотой занавес. Бабка Катька вытянула шею. Конечно! Она и не сомневалась: старичок споткнулся и упал, ведро покатилось...
В вагоне возник какой-то шум. Бабка обернулась как раз в тот момент, когда длинный подросток ухватился за полку прямо у нее над головой.
