— Куда мы плывем? — удивился Никодим, когда они садились в лодку и она ставила на дно корзину с едой и жбан с квасом. — Рыбачить? Тогда где удочки?
— Рыбачат сетью, дурачок, — сказала она, подоткнув подол и сталкивая лодку в воду; меж пальцами босых ног продавливался жирный ил. — Или вершой. Удочки — это господская забава. Таких простых вещей не знаешь.
— Тогда зачем?
— Ты ж хотел к зеленым людям.
— Опять за свое, выдумщица?
Плечо его было перетянуто чистым холстом, рука на перевязи, и грести ей приходилось самой. Она налегла на весла.
Никодим выглядел поздоровевшим, щеки его покрыл слабый румянец, волосы растрепались. Он свесил здоровую руку за борт, пропуская меж пальцев воду.
— Как на маевку прямо, — сказал он смущенно.
— Чего?
— Ну, мы с товарищами… обычно брали корзины с едой, собирались в роще за городом… пели революционные песни, разговаривали, кто- нибудь выступал… Обязательно что-то красное надо. Красный бант или косынка, если, ну, товарищи девушки.
— Как, и девчата тоже? — поинтересовалась она.
— Конечно. Женщина во всем равна мужчине.
— У нас тоже надевают что-нибудь красное, — сказала она. — Только не в мае, а в марте. Мартовички. Красная ленточка и белая ленточка, и прикалывают к платью.
— Белое — не наш цвет, — сказал он строго.
Солнце нагревало воду, и над поверхностью плыла еле заметная дымка, отчего вода казалась тяжелой, будто масляной. По глади бегали, растопырив все свои ножки, водомерки. Стрекозы-стрелки, бирюзовые, как ее колечко, носились над водой, а с той ее стороны, с изнанки, висела вниз головой улитка-прудовик. Было очень тихо, только весла хлюпали, и капли обрывались с весла в воду — плюх… плюх…
— Как тихо, — сказал он, и голос подпрыгнул над водой, как мячик.-— А я думал, тут лягушки кричат.
— Лягушки? — удивилась она. — Они больше весной…
Мимо плыли островки плавника, гнилой камыш и щепки, река раздваивалась на рукава, расходилась, огибая заросли ивняка, и снова смыкалась.
— Ты не боишься русалок? — спросил он ласково и насмешливо.
Она налегла на весло:
— Не-а, я слово знаю. Волшебное...
В камышах кто-то страшно заухал, застонал, и он в притворном страхе вздрогнул:
— Что это?
Она засмеялась, откинув голову и блестя зубами и понимая, что он любуется ею, хотя и не хочет выдавать себя.
— Дурачок, это ж выпь кричит.
— Выпь, — сказал он, — конечно же выпь… Янка…
— Чего?
— Ты красивая.
