— А почему ученые не придумают живую воду?
— Работают, но пока не получается.
— Неужели это труднее, чем спутник запустить?
— Человеческий организм очень сложно устроен.
— А кто так устроил, почему нельзя было проще?
От ответа мама явно хотела уйти:
— Ты уже большая, идешь во второй класс, скоро вы все будете в школе проходить, книжки умные начнешь читать.
Лида только-только почувствовала себя свободно в обращении с буквами, они перестали мучить, выстраиваясь в слова. Уловив свободное течение текста, Лида обнаружила, что мамин голос отнимал часть удовольствия: нельзя было сделать паузу, перечитать, вернуться назад. Сейчас она наслаждалась “Робинзоном Крузо”.
— Я тебе завидую, что ты читаешь это в первый раз, — сказала мама.
Покончив с цветами, она аккуратно завернула в газету инструменты.
— Ну все, пойдем, вымоем руки, и я тебе кое-что покажу. — И повела не к выходу, а в другую сторону, свернула в боковую аллею. — Смотри!
На плите было крупно написано золотом: “Изабелла Робинзон”. Лида так и ахнула:
— Дочь?!
Мама засмеялась:
— Нехорошо, конечно, но я не над тем, кто здесь лежит, а над тобой. Твоему Робинзону она приходилась бы какой-нибудь прапрапрапра- или еще дальше внучкой, если бы он не был выдуман. Но представь бедную Изабеллу, всю долгую ее жизнь с такой фамилией. Ну-ка посчитай, сколько она прожила.
С тех самых давних пор она стала всматриваться в кладбищенские памятники. Звезды и якоря у военных были понятны и естественны. Часто на плитах были росчерки с завитушками и прочими украшениями. Такие подписи подобает иметь тем, кто ставит их на финансовых документах. Чтобы труднее было подделать. Лиде казалось, что росчерки подходят чиновным, начальственным надгробиям как память о людях, чьим основным занятием и одновременно привилегией было решать, штамповать повелительные резолюции, ставить разрешительные визы.
Процессия текла мимо нее по главной аллее. Лида отвела взгляд. Могилы — это одно, а люди, идущие навстречу, — совсем другое. Она всегда старалась не смотреть в глаза, страшась увидеть свежее горе.
И, как обычно, машинально отметила: хорошая погода, легче хоронить.
Однажды она сидела в длинной очереди в поликлинике, и рядом с ней оказалась маленькая старушка со сморщенным лицом, но большими серыми глазами, гладко причесанная и очень аккуратно одетая. Лиду поразило, что все на ней было свежевыглаженно: голубая блузка, шарфик в синий
горошек, а тупоносые туфли до блеска начищены. “Наверное, только и
выходит из дому что в поликлинику, — подумала она, — вот и одевается как на праздник”. Ей почему-то захотелось услышать, какой голос у старушки. В таких очередях разговор завязывается быстро и течет легко.
Через пять минут она уже знала, что той скоро девяносто, что она всю жизнь проработала инженером в конструкторском бюро, живет одна и ни на что, кроме старости, не жалуется. Так и выразилась: “Здоровье у меня для моих лет хорошее, так что, когда доктора спрашивают, на что жалуетесь, отвечаю: на старость. — И засмеялась безотказно работающей шутке.-— Но лекарства пью. Теперь мне надо до весны дожить, раз осенью не умерла. А то зимой каково хоронить…”
Лида собрала желтые листья в пакет, хоть и бессмысленная работа — через час новые нападают. Положила две гвоздички. Нет, никогда она не обламывала цветы и неизменно потом находила сухие стебли. Был тихий осенний день, только, как всегда, пронзительно кричали вороны. Но сегодня примешивался смутный дальний шум, как будто где-то было громко включено радио, и звуки долетали до слуха размытые, но раздражающие. Вот уроды! То болтовня, теперь — поют.
На кладбище было довольно многолюдно. По выходным теперь круглый год так. И могилы стали
