погибшего от пули артистки филармонии Виолетты Ставинской. Хотя, конечно, никуда бы его не повезли, а прямо тут и закопали бы. Потому что над ворами эта фашистская власть всегда глумилась и глумиться будет. И когда вор живой. Ну а уж когда мертвый, то тут и сам Ленин велел.
Серега кантовался в больнице с огромным удовольствием. Чистый санаторий получился. И больничный харч куда лучше тюремной баланды. А тут еще Ленка подкармливает и ханки наливает. И баба теплая под боком. И лес валить не надо. Хоть он, конечно, и не валил, потому что вору в законе работать западло. И тепло в палате, из окон не дует. И телевизор в коридоре. Все культурно. К тому же Серега помаленьку зарабатывать начал, обыгрывая в карты больных.
— А как же ты по коридору ходил-то? — спросил я.
— Двумя ногами.
— Но ведь ты же не мог без трубки, без наркотика!
— Так они мне переносную херовину сделали, к животу баллончик с наркотиком привязывали.
— Так ты бы с ним сбежал. Ноги в руки — и до свиданья, мама, не горюй! — попытался уличить я Серегу во лжи.
— Ну ты и тупой! — оскорбился он. — Куда, на хрен, сбежишь, когда они в баллон накачивали дневную дозу?! А наутро надо опять заправляться. Далеко не убежишь при таком раскладе!
Через два месяца Сереге сказали, что он окончательно поправился. И что скоро его выпишут. А уж он-то губы раскатал, думал перекантоваться на этом курорте до окончания срока! И тогда он начал действовать решительно. Закатывал такие концерты, что, как его, этот самый… артист Папанов на такое не способен. В припадке так молотил об пол затылком, что по правде долго не мог вспомнить своего имени. И Лена Сереге не слабо подыгрывала: вместо его анализов подсовывала анализы самых доходяг, которые одной ногой здесь, а другой уже там, на том свете. Ведь ей же было интересно подержать Серегу около себя подольше, потому что муж на заводе получил инвалидность по мужской линии.
Короче, еще месяц его терпели, а потом выписали на зону.
Серега протяжно вздохнул и задрал лицо к плавно покачивавшейся? над кронами деревьев, над крышами домов, над Останкинской телебашней, над пиком Коммунизма луне. Они молча вглядывались друг в друга.
И в их лицах — Сереги и луны — угадывалась неизбывная тоска. Создавалось ощущение, что еще немного — и они завоют синхронно, в унисон. А со стороны это будет выглядеть как вой человека. Но ни человек, ни волк не могут выть в одиночку, потому что тоска — это обоюдное чувство двух существ, не способных полюбить друг друга.
— Ну а что потом? Что было на зоне? — спросил я, лишь бы только прервать эту жуткую мизансцену.
Серега, вернувшись из запредельных космических далей, не сразу врубился. А? Что? Я повторил вопрос, который имел не больше смысла, чем липкая лента ГОСТ 87646-59 для ловли мух в отеле “Хилтон”. Он соответственно и ответил: “Ты этого не поймешь. Зона — это зона”.
Мы молча отхлебнули еще по паре глотков. И Серега вновь оживился. За побег и попытку ограбления артистки филармонии Виолетты Ставинской ему накинули семь лет. А во время следствия он узнал, что эта самая сучка — любовница того самого обкомовского бугра, которому пересадили Серегины почки! И стало быть, вся эта история была заранее спланирована и натурально разыграна как по нотам, которым Виолетту обучили в филармонии. Его, вора в законе, накололи, как последнего фраера!
Откинувшись подчистую, Серега опять приехал в Чебоксары. Чтобы получить должок с этого козла, который пользуется его почками. Никаких обкомов уже не было и в помине. А козел был начальником самого большого, ничуть не меньшего, чем Большой театр, чебоксарского банка. Приехал Серега на такси с понтом к подъезду банка и культурно так объясняет, что ему надо к начальнику заключать контракт на строительство атомной подводной лодки для Енисейского пароходства. Но волки, которые на воротах стоят — по три пушки в карманах и автомат на пузе, — даже головы в его сторону не повернули. Процедили сквозь зубы: “Ступай себе, урка старорежимная, пока цел!”
Серега — к чебоксарской братве. Так, мол, и так, надо бы справедливость восстановить. А ему говорят: забудь. Потому что бывшие шнурки фарт поймали и полный беспредел устроили. Честного вора им замочить?— раз плюнуть. Все понятия переломали. В старых мусорах душевности было гораздо больше, чем в нынешних шакалах.
Кстати, Серега тогда опять Виолетту Ставинскую повидал. Идет по улице. Подходит к перекрестку. И вдруг на светофоре со страшным визгом останавливается красная машина типа гоночной. С открытым верхом. И сидит в ней та самая сука. В кримпленовом пиджаке, из-под которого немного виднеется кофточка с люрексом, а все остальное — ее белые груди. И волосы распущены, как в тот самый раз.
— Виолетта! — окликнул ее Серега.
Она повернула голову и посмотрела на Серегу как на огородное пугало, которое неожиданно
