заговорило человеческим голосом. И отвернулась.
— Забыла, значит, курва! — возмутился Серега. — Попользовалась
и забыла!
— А, это ты, урка недоделанный! — рассмеялась Виолетта Ставинская.?— Это как раз ты напользовался моим телом роскошным. А за удовольствие надо платить.
Все бы он ей простил. Грубость. Жестокость. Бессердечие. Но этого?— насмешки! — простить никак не мог. Кровь ударила Сереге в голову, однако действовал он четко. Быстро подошел к машине с обманной улыбкой на губах, неуловимым движением выхватил из кармана перышко с наборной ручкой и сунул его под левую белую грудь.
Виолетта Ставинская даже ойкнуть не успела. Как сидела, так и осталась сидеть, глядя перед собой остекленевшими глазами. Лишь только из уголка рта выскользнула тонкая красная змейка. Серега пошел не оборачиваясь. А сзади водители уже начали нервно гудеть дамочке в красной гоночной машине, зазевавшейся на светофоре.
“Душно! — сказал Серега, снимая пиджак, хоть ночь была прохладная. От Сереги валил пар. — До чего же душно!” — и сбросил майку. Обнажившиеся татуировки сияли, словно высыпавшие на небе созвездия: Крест, Дева, Волк, Ворон, Дракон, Змея, Орел, Скорпион, Стрела… Серега что-то буровил чуть слышно. Очертания татуировок начали расползаться, и вскоре все его тело стало равномерно мерцать бледным голубоватым светом. И вдруг на этой голубизне появились сменяющие друг друга изображения. Как на экране черно-белого телевизора. Люди в телогрейках валили лес. Ракета, изрыгая столб пламени, отрывалась от стартовой площадки и уносилась в космос. Между двумя шеренгами солдат с рвущимися с поводков овчарками проходила колонна заключенных. В дверь, над которой было написано “Магазин”, вползала растянувшаяся на сто метров хмурая очередь. Хоккеисты с буквами “СССР” на груди носились по ледяной площадке, заколачивая шайбы в ворота противников. Инженеры стояли у кульманов, проводя загадочные линии на листах ватмана при помощи рейсшин, рейсфейдеров и кронциркулей. А откуда-то изнутри Сереги глухо, с шорохами и потрескиваниями, как с заезженной виниловой пластинки, звучало: Здесь под небом чужим я как гость нежеланный, слышу крик журавлей, улетающих вдаль… День и ночь над тайгой завывают бураны, Крайний Север суров, молчалив и угрюм. По глубоким снегам конвоиры шагают, неизвестно куда заключенных ведут… А в тундре мороз и пурга, болота и дикие звери. Машины не ходят сюда, бредут, спотыкаясь, олени; Может быть, до весны под пушистым сугробом мне придется лежать, дожидать черных дней. Мое тело друзья похоронят без гроба, чтоб увидеть я мог вдаль летящих гусей … Серегина голова начала раздуваться, словно первомайский воздушный шарик, и лопнула. Из шеи хлынула светящаяся жидкость. И по поверхности растекшейся по асфальту лужи шла все та же советская кинохроника, дергающаяся от нарушения синхронизации строчной развертки… Мое тело друзья похоронят без гроба…
Нет, Серега тогда не умер. Произошло это восемь месяцев спустя — в январе 2007 года, на Крещение, когда стояла аномально теплая погода и небосвод сотрясали раскаты инфернального грома. Когда растаявший снег растекся по поверхности России огромной лужей, в которой агонизировал призрак страны. Страны, в которой родился Серега. И в которой ему не суждено было умереть.
