. Сквозные сюжеты, пронизывающие все тетради: цветущая сложность славянофильства и фальшь нигилизма, вера и неверие, христианство и культура, Бог и мир, жизнь и смерть, — все это лишь проекция таких «мировых веревок» во внутренний мир автора, с узелками, завязанными «на память». Ритм же тетрадей подчинен церковному году (так, если присмотреться и вчитаться, даже по «молодогвардейской» публикации видно, что за Тетрадью IV — великопостной — следует Тетрадь V — пасхальная); каждая из тетрадей имеет свою собственную сквозную тему.
Такой сквозной темой для Тетради VI, фрагменты которой публикуются ниже, является тема, которую условно можно обозначить как «смерть тела» (напротив, тема следующей, VII Тетради — это тема бессмертия души). Центральный образ шестой тетради — образ прекрасного юного скульптурно-изваянного тела, гибнущего от соприкосновения с меонально-хтонической «жизнью». Вспомним знакомца С. Н. Дурылина по не осуществленной в 1918 году серии «Духовная Русь» А. Ф. Лосева: «…платоник зрит не только Солнце или свет, но и живое существо, тело, ярко освещенное Солнцем и светом . Платонизм есть учение о статуе, ярко освещенной и резко выделяющейся на окружающем фоне. <…> в основе платоновского учения об идеях лежит прамиф ярко освещенного человеческого тела на вполне темном фоне, так, что все очертания его — чрезвычайно резки, выпуклы и выразительны» [7] . Три ключевых персонажа-«отрока» — безымянный юноша, подросток Шура Шкарин (он же Саша) и погибший граф Капнист (последнего Дурылин прямо называет «разбитой статуей») — являются реальным воплощением этого платонического прамифа. Трава, ветер, звезды, степь, море — вот подлинная стихия всех этих «скульптурно-изваянных» юношеских тел: они тоже воплощенные эйдосы, одушевленные сущности. Трагедия заключается в том, что мир хаоса — в самых разных своих проявлениях — поглощает мир форм. Человеческая грязь, пошлость, глупость не менее страшны, чем революции. Дурылин, «в своем углу», с бесстрастием хрониста фиксирует тотальный обвал культуры — и христианской, и античной — перед наступающим варварством:
Брожу по взгорьям в дни глухонемые
И окликаю никлую полынь —
И все ищу в узорочьи пустынь
Обрывки риз увядших Византии.
Прислушиваюсь к волнам Киммерии
И к подголоскам голубых твердынь.
И мнится: ветры из сапфирных скрынь
Износят звоны плавкие Софии,
Несут, несут… И рушат в глубину,
Хоронят в зыбь с всемирною изменой —
И слушаю один пустынную волну,
И леденею под опавшей пеной,
И горько пью пустую тишину,
Как теплый труп с распоротою веной.
[1] Речь идет о тексте С. Н. Дурылина «В родном углу», частично опубликованном в кн.: ДурылинС. Н. В своем углу. Из старых тетрадей. Вступительная статья
Г. Е. Померанцевой. Составление и примечания Е. И. Любушкиной. Публикация
А. А. Виноградовой. М., «Московский рабочий», 1991. Полный корпус «В родном углу», восстановленный по архивной записи, хранится в МДМД. Коллекция «Мемориальный архив». Фонд С. Н. Дурылина. КП-265/34 — 37.
[2] ДурылинС. Н. В родном углу. Вступление. (Это текст от 20/7 сентября 1942 года.) МДМД. Коллекция «Мемориальный архив». Фонд С. Н Дурылина. КП-265/35. Л. 5.
[3] Там же. Л. 7.
[4]
