— Каком?
— Это важно?
— На самом деле это очень важно, — сказала она серьезно.
— Ладно, — сказал он. — В Министерстве морского флота.
— Это хорошо, — сказала она задумчиво. — И вы, наверное, повидали разные страны, да?
— У нас были ознакомительные поездки.
— И в Америке были?
— Ну, был. Пару раз.
— И как там?
— Как у нас, только лучше. Мне больше Сингапур понравился. Там и правда все другое. А в Америке другой только свет. Который с неба. Он белый. Ярко-белый. Поэтому все кажется очень… четким. Определенным.
— А у нас нет никакой определенности, да? — спросила она.
— Ну… наверное, это не так плохо. Остается такая щель… Прорезь. Между возможным и невозможным.
Она поглядела на него вопросительно. Ресницы были припорошены той же пылью. Чемодан оттягивал руку.
— Давайте я и чемодан возьму, — сказал он.
— Нет-нет. — Она вновь замотала головой. — Что вы! Он правда легкий.
Дорога нырнула в какое-то поле, вокруг них сомкнулись желтоватые колосья, он не знал — чего. Эта Инна, наверное, знает. Но спрашивать
он не стал: во-первых, стыдно было все время казаться городским лохом, во-вторых, это не имело значения. Вспугнутые птицы поднялись из колосьев и, тяжело ныряя в воздухе, полетели прочь. На сизых крыльях вспыхивали и гасли белые полоски.
— Вяхири, — сказала она, не дожидаясь его вопроса.
Слово было какое-то замшелое, из старых книжек.
— Лесные голуби, — снова пояснила она. — Они раньше были очень редкими. А сейчас их стало больше.
— На них охотились, по-моему.
— Ну да, — она пожала плечами, — но не летом же.
— Вы правда хорошо тут все знаете.
— У нас в Болязубах был краеведческий музей, — сказала она, —
любительский. Его Лебедев устроил, Пал Палыч, он у нас был учителем биологии. И математики.
— Там есть школа?
— Была, — сказала она. — На два села. Болязубы и Головянка. А сейчас только в Буграх осталась школа.
— А как же Лебедев?
— Ему все равно на пенсию было выходить. А музей, кажется, до сих пор есть.
