“— Но ведь прокат какой-никакой все-таки появился… Кинотеатров новых много построили. Лет пятнадцать назад вы в Доме кино у нас в Ленинграде с ужасом говорили:
„Бог мой, за год два фильма сделаны или три!” Помните жуткий этот период —
1992 — 1994 годы?
— Сейчас не менее жуткий. У нас сейчас, кто-то мне сказал из серьезных людей, 140 картин лежит на полке. 140 картин на полке! Вся советская власть со всеми ее преступлениями ничего подобного не знала.
— Почему? Что это за картины?
— Нормальные картины. Многие из них у нас на фестивале „Дух огня” в Ханты-Мансийске прокатывают. Но они не самоходы.
В мировой практике нет ни одного по-настоящему хорошего фильма, который отстаивал бы буржуазные ценности. Потому что есть капитализм как система хозяйственности, а есть буржуазность как система человеческих ценностей. И вот мы сейчас — отвратительное, дикое мелкобуржуазное общество. С абсолютно мелкобуржуазными личностными установками. Это то, от чего сходил с ума Александр Блок, от чего сходил с ума Толстой, от чего многие сходили с ума. А мы это сделали национальными личностными приоритетами. Мы же додумались первыми, что главный критерий состоявшейся человеческой личности — это успех. Ну что может быть гадостнее? Гадостнее для просто философии жизни человека на земле. Ничего не может быть! Мы же с утра до ночи вдалбливаем: как быть успешным. Да ясно, как быть успешным! Встав на труп товарища, ты становишься на десять сантиметров выше. Ну, это же все давно, до нас, придумано! И никакой другой формулы успеха нет! Еще семь лет назад иногда говорили: ой, так жить нельзя, так жить нельзя, пир во время чумы. Сейчас, я убежден, другая ситуация. Сейчас чума во время пира. Абсолютно новая ситуация.
Против мелкобуржуазности кричало все мировое кино. Все великое мировое кино второй половины XX века — Бергман, Антониони, Феллини. Энергетическим источником всего была ненависть к мелкобуржуазному сознанию. Ненависть!”
Борис Стадничук. Код Наф-Нафа. Свинология сказки. — “Книголюб”, Алматы, 2008, № 2 (15).
Тут тринадцать концепций, на вкус любого толкователя (есть, к примеру, и антиглобалистская, и либерально-обличительная, и фрейдистская, и даже — ипотечно-кризисная). Вот — первая, культурологическая:
“Ниф-Ниф — это пастырь стад, номад, кочевник, Марк Дакаскос, одним словом. Его соломенный шалашик — зимовка. Нуф-Нуф — землевладелец, Микула Селянинович, кулачина и куркуль, который даже бедную овечку, промокшую под дождем, в хату к себе не впустит. Соответственно, Наф-Наф — ситизен, буржуа, горожанин. Вся история — не что иное, как аллегория урбанизации, а заживо сваренный поросятами Волк символизирует экологическую среду, окончательно побежденную и практически изничтоженную в раскаленных котлах ядерных электростанций”. В предисловии к сему свинологическому исследованию читаем: “Не будем всуе поминать Курочку Рябу — жуткую историю о грехопадении и изгнании из рая. Обратимся к главной теме настоящего исследования — к архетипической истории о трех парнокопытных домовладельцах”.
Короче говоря, “любой культуролог вам подтвердит, что Гильгамеш, Буратино, Одиссей, Тиль Уленшпигель и Остап Бендер суть не что иное, как эманации этого дерзкого культурного героя”. Колобка то есть!!!
Герман Фейн. “Лев Толстой — писатель безукоризненного вкуса”. Беседовал Сергей Волков. — Научно-методическая газета для учителей словесности “Литература” (Издательский дом “Первое сентября”), 2008, № 17 <http://lit.1september.ru> .
Очередной номер “Литературы” целиком посвящен Толстому и теме преподавания его в школах и вузах.
“ — Четверть века вы преподавали русскую литературу в Германии. Как воспринимают Толстого немцы?
— Вы знаете, немецкий студент очень отличается от русского. Русский студент или плюет на все, или страшно интересуется. Немцы никогда ни на что не плюют и никогда ничем страшно не интересуются. Ровненько учатся, одинаково любят всех русских писателей, если по ним надо сдавать экзамен… А если серьёзно, то многие немцы читают русскую литературу. Тем более что она у них довольно хорошо переведена. У меня лучший друг в Германии — пастор. Так вот для него главный философ — это Владимир Соловьев. И Достоевский. Их он изучает. А о Толстом просит меня рассказывать”.
Пауль Целан. Послеполуденный час с цирком и цитаделью. Перевод Алексея Пурина . — “Зарубежные записки”, 2008, кн. 14 (II — 2008).
В огненном круге, в Бресте,
