Потом сунул голову в квадратную дыру и сказал:
— Эй!
В сенях было темно, из горницы доносились неразборчивые голоса, похоже — исключительно женские.
Никто не отреагировал, и он, нырнув в отверстие, повис на руках, потом мягко спрыгнул вниз. В сенях было не так темно, как ему показалось, из горницы на пол падал квадрат света, и он сразу увидел стремянку; кто-то отодвинул ее, и она стояла, прислоненная к стенке.
Миг он колебался, заглянуть ему в горницу или нет, и понял, что ему совершенно не интересно и не нужно знать, кто и зачем там собрался. Он вдруг ощутил себя одним-единственным человеком здесь, вроде Робинзона Крузо на необитаемом острове. Окружающий мир выглядел картонной декорацией, обитатели — движущимися куклами, способными выполнять лишь очень ограниченный набор функций; он вдруг подумал, что, когда его нет поблизости, жители Малой Глуши просто застывают, прерывая начатое движение, и оживают, только когда он появляется в пределах досягаемости.
Он двинулся было через кухню в сад и в сортир, но в дверях кухни неожиданно выросла темная фигура хозяйки. Со скрещенными руками, массивная и коренастая, она напоминала каменную бабу из археологического музея — воплощенная в человеческом подобии темная доисторическая сила.
— Иди сюды, — сказала она, подтолкнув его плечом в направлении освещенного дверного проема.
В горнице на гнутых венских стульях неподвижно сидели женщины. Все они были в ситцевых дешевых халатах, загрязнившихся на животе, все?— в пуховых платках, накинутых на плечи, все — в синих или коричневых рейтузах в рубчик. Все, как одна, были похожи на Анну Васильевну.
Волосы женщин были убраны в яркие, отталкивающих сочетаний цветастые платки, кое-где прошитые золотой нитью. Преобладали цвета артериальной и венозной крови и насыщенный цвет медицинской зеленки. Насколько он знал, такие платки производились где-то в Японии. Специально для Малой Глуши, что ли?
Женщины сидели, сложив руки на коленях, их массивные груди покоились на массивных животах, и осматривали его из-под надвинутых платков.
— От он який, дывытесь, — сказала Катерина с некоторой даже гордостью, словно он был каким-то особенно удачным ее приобретением.
— От этот? — произнесла самая старая низким мужским голосом, явно выражая сомнение.
— Добрый день… вечер, — сказал он на всякий случай, но на приветствие отреагировали, как если бы по телевизору к ним обратился телеведущий.
— Молодой, — сказала Катерина, словно бы оправдываясь, что товар оказался не стопроцентно хорош. — Все еще молодой. Гарный.
Он поймал себя на том, что бессознательно прикрывает руками пах.
— Ну, — сказала старуха, задумчиво блеснув зубом (зуб у нее был не золотой, а железный). — Може, и так… ходимо.
Женщины одновременно поднялись со стульев, придвинувшись к нему полукругом. Он попятился и ударился спиной о сложенные на груди локти Катерины.
Черт, подумал он, что творится? Где Инна? Вообще, почему это все?
Женщины неуклонно подталкивали его к двери на улицу. Там ему стало чуть полегче, откуда-то потянул свежий ветерок, пыль на дороге завилась легкими крохотными смерчами. Он в растерянности обернулся, жадно вдыхая свежий воздух, — женщины надвинулись с крыльца и так же, полукругом, продолжали гнать его по деревне.
Откуда-то выскочил давешний дедок, приседая и кривляясь, пошел впереди, на сей раз он был не в ватнике, а в тельняшке с продранными локтями.
Около одной из хаток, низенькой и с покосившимся плетнем, женщины остановились. Старуха выдвинулась вперед, положив жилистую сильную руку ему на плечо.
— Куда вы меня ведете? — наконец спросил он, словно до сих пор что-то связывало ему язык.
— До вдовы, — сказала старуха сильным низким голосом. — Вот, змия прогнали, а вдова как же? Вдову теперь ликуваты надо.
