раз опровергающая мнения, согласно которым социально-политического контекста в книге нет вообще.
Увы, продумана эта тема у Скаландиса грубовато. Он представляет ее как битву Добра и Зла, нормы и злонамеренной патологии, таланта и бездарности. «Вся фантастика, — пишет он, — жестко поделилась у нас на два лагеря. <…> с одной стороны, нормальные писатели, объединяющиеся вокруг АБС, а с другой — бездари, мракобесы, антисемиты, пригревшиеся под крышей „Молодой гвардии”».
Мировая же фантастика и литература вообще присутствуют в книге ровно в том объеме, в каком герои (в основном Аркадий — о нем у Скаландиса было попросту больше материала) читали и обсуждали ее со своим окружением. Круг чтения АБС, их любимые книги и литературные ориентиры — тема очень интересная именно биографически, еще до всяких литературоведческих выводов. Однако и она систематически не прослежена и представлена, почти без комментариев, в отдельных упоминаниях — в основном в цитатах из писем, иногда — дневников АН. О личной жизни АН и его отношениях с женами Скаландис пишет куда подробнее, в том числе в вымышленных им диалогах; видимо, для понимания личности героя это видится ему более существенным. Что до литературных вкусов БН, то подробнее всего сказано о том, какими они были в юности. О более поздних временах — почти ничего, хотя его можно было бы об этом спросить.
Но из собранного материала все-таки складывается и читательский портрет Стругацких, и примерная картина их литературных, стилистических, ценностных пристрастий. Мы видим их, во всяком случае старшего, как вполне типичных, без поражающих исключений, людей своей эпохи. Узнаем, что одним из их учителей был Хемингуэй, — АН еще в 1958 году собирался писать нечто «в хемингуэевском духе», в 1961-м братья «почти декларировали» свое подражание «сверхпопулярному гению» и его фирменному «лаконизму», а в 1965 году АН выстраивает такую иерархию: на самом верху — «Хэм», Чехов, Толстой, «чуть ниже» — Кафка, Сэлинджер, Дюрренматт. Что они, по собственному признанию, испытали некоторое «влияние Бёлля» и обнаруживают несомненное родство с еще одним кумиром шестидесятых — Экзюпери; ценили Булгакова, усматривая в нем, в полном согласии с многими своими современниками, «символ, кумир, этический образец целой эпохи», — и при этом, однако, Пикуля (АН всегда его защищал) и А. Н. Толстого.
Шубинский, среди прочего, упрекает книгу в отсутствии того, что представляется ему самым важным, — «истории идеологического самосознания <…> советской итээровской интеллигенции», для которого Стругацкие стали одним из основных источников.
Да, Скаландис на этом не останавливается. Он далек от мысли проблематизировать советскую интеллигенцию как культурное явление, тем более что сам к ней принадлежит и вполне разделяет ее ценности, пристрастия, стилистические особенности. Но сказать, что в книге вовсе нет Стругацких как факта истории идей, как важного источника самосознания по меньшей мере целого пласта советского общества, было бы несправедливо. В этом качестве они обозначены. Во всяком случае, свидетельства современников о влиянии на них АБС читатель получит. Очень отрывочные, чаще декларативные, чем содержательные, — но все-таки.
Обычной для Скаландиса россыпью здесь сказано многое. И о том, как их читали — особенно в позднесоветское время, когда перестали издавать их книги, выпихнули их в самиздат, невероятно способствовав и популярности АБС, и антисоветским толкованиям их вполне коммунистических по глубинным установкам произведений: «…пытались разгадывать <…> обсуждали <…> спорили до хрипоты», искали не просто философию, а — раз уж самиздат — непременно «крамолу — аллюзии, намеки, эзопов язык». И о том, что значил для целого поколения «думающей молодежи» соответствующим образом истолкованный «Обитаемый остров»: эта «развлекательная книжечка о победах юного коммунара на далекой планете», писанная нарочно «в противовес ядовитой сатире „Сказки о Тройке” и мрачным прозрениям „Улитки на склоне” или „Гадких лебедей”», «подсказала правильный путь» именно тем, кто формировал тогда «свои либеральные взгляды», включая, скажем, Егора Гайдара. Гайдар рассказывал автору, что АБС «в огромной степени» повлияли и на него, и «на всех людей с похожими биографиями, людей, выросших в хорошей семье, получивших приличное образование и привыкших думать о том, что происходит с твоей страной». И даже: «Я <…> не знаю, что еще столь же сильно воздействовало на интеллектуальную атмосферу молодежи в 60 — 70-е годы. Увлечение Стругацкими — это был своеобразный механизм идентификации. Оказавшись в новой компании, ты начинал по ходу разговора употреблять некие обороты со вполне очевидными аллюзиями <…> а если они не понимали, значит, были другими, может быть, хорошими, замечательными, но… скорее всего — чужими». С другой стороны, во влиянии АБС на себя признавался человек и совсем другого поколения и типа — космонавт Георгий Гречко, сказавший, что ему «хотелось быть таким, как герои Стругацких», и что они «в значительной степени <…> сделали» его таким.
Что же так повлияло на этих столь разных, казалось бы, людей? В чем костяк заложенного Стругацкими мировоззрения? Материал и в этом отношении дает заметно больше того, чем берет из него автор: герои говорят сами за себя. Это — своего рода интеллектуальная утопия, которую до некоторого, довольно позднего времени они называли словом «коммунизм», а в конце жизни от этого имени вроде бы отказались.
Основные ее черты они сформулировали уже к шестидесятым. В 1965 году АН видит «любимый конфликт братьев С.» как «интеллект против мещанства», точнее — как «конфликт между Человеком Понимающим и Человеком Привычных Воззрений». Тогда же он набрасывает тезисы статьи, где определяет коммунизм «как царство духа, противостоящее дураку, общество, которое требует от индивидуя не старого: „Работай! В поте лица работай и повинуйся!”, а нового: „Думай! Не умеешь думать, не способен самостоятельно решать — иди и повесься!” <…> Не рай и вечное блаженство, а высочайшая требовательность к человеку». А БН в писанных много позже «Комментариях к пройденному» скажет: «<…> для нас коммунизм — мир свободы и творчества» [15] .
В книге можно разглядеть идейную эволюцию АБС — от вполне правоверного сталинизма в юности (в который Скаландису очень не хочется верить [16] ) через утрату коммунистических иллюзий в их классически-советском варианте [17] в 1968-м и до последних лет, когда АН разучился «верить во что бы то ни было», а БН стал отстаивать либеральные идеи. Неизменным осталось одно: вера в интеллект с некоторой его идеализацией, уверенность в том, что ум и «понимание» чуть ли не естественно связаны с
