“Только что главной была поэзия Симонова, ну, и предыдущих всех: вполне серьезно поколение наших родителей говорило о поэте Уткине, Алтаузене, о Прокофьеве. И вдруг наше время стал догонять снаряд, посланный за 20, за 30 лет до этого. Если акмеисты еще существовали в каком-то полуархивном, полу-библиотечном виде, то обериуты — неизвестно в каком. И то, что они писали еще в 30-х годах, в 50-х возникло в нашем кругу как поэзия современников. Открываешь журнал, а в нем новые стихи Ахматовой. Представьте себе, что Вы сейчас открываете журнал, а там — новые стихи Баратынского... — А. Г .:
А. Н. : 56-й, 57-й год”.
Александр Кабаков. Я — отщепенец. Беседовал Захар Прилепин. — “АПН — Нижний Новгород”, 2008, 18 сентября <http://www.apn-nn.ru>.
“На мой взгляд, — все удивляются, когда я так говорю, — лучше, чем сейчас, литература не жила. Были лучше писатели, были много лучше, но литература как процесс, как явление живет сейчас — лучше не бывает. Я не говорю про социальную ее составляющую — я говорю про ее состояние. —
“Каждый мой новый роман дополняет предыдущие”. Беседа Марка Липовецкого с Владимиром Шаровым. — “Неприкосновенный запас”, 2008, № 3 (59).
Говорит Владимир Шаров: “<...> я не единственный, кто считает, что раскол был самой большой травмой русской истории. Большей, чем нашествие Батыя, Смутное время или, например, правление Петра I. Трещина прошла через само основание
(а ведь известно, что разделившееся царство не устоит!) и со временем только углублялась. <...> Добавлю еще, что в XVII веке возникло и до наших дней без каких-либо изменений дошло убеждение, что, если бы не чужие, холодные и враждебные нашей культуре люди (сначала греки, потом почти век управлявшие русской церковью малороссы), российское общество справилось бы с расколом, без особых потерь залечило бы травму. Именно они, пришельцы, растравляли, не давали зажить ране, пока неизбежность хирургического вмешательства не стала очевидной. Думаю, что наш прошедший через весь ХХ век страх перед иностранцами отсюда же”.
Владимир Карпец. В курсе русской литературы он точно будет. — “Политический класс”. Журнал политической мысли России, № 44 (2008, август).
“<...> произведение его [Солженицына], каковое как раз более всего и относят к разряду „слабых”, мне представляется наилучшим. Речь идет о „Красном колесе”. Русский роман-эпопея, в котором переплетены судьбы природы, истории и отдельных людей, — причем высшим достоинством русского романа является то, что отдельный человек не выделяется или почти не выделяется из могучего перелома всего, — одно из высоких достижений нашей культуры. Речь идет не только и не столько о самом „Красном колесе”, но о явлении культуры как таковом, возможно, уже уходящем в необратимое прошедшее. Часто о русском романе говорят как о явлении „гуманистической культуры”. Это ошибка. На самом деле важнейшей чертой полноценного русского романа является фактический отказ от гуманизма и даже „библейского гуманизма” (в западнохристианском смысле): мир в нем предстает „как музыка и как чума — торжественно безчеловечен” (Георгий Иванов)”.
“„Ленин в Цюрихе” — безусловно, в художественном отношении самая сильная вещь Солженицына. Это еще и приговор русскому внецерковному и внеимперскому морализму. Это не только о Ленине, но и о Толстом. Это своего рода суицид. Написав „Ленин в Цюрихе”, Солженицын как бы „убил дракона”. А убивший дракона пьет его кровь, причащается этой крови”.
Владимир Карпец. “Вооруженная Великороссия” снова в строю. — “Политический журнал”, 2008, № 9, 22 сентября <http://www.politjournal.ru>.
“Сегодня Россия может быть сохранена и сбережена „превращением войны гражданской в войну имперскую”. Снятием классовых противоречий и выбросом их вовне: классовый мир в стране против мирового капитала и его транснациональных объединений — вплоть до войны”.
Тадеуш Климович. В ожидании Нобелевской премии. Заметки о современной российской литературе. — “Новая Польша”, Варшава, 2008, № 7-8 <http://www.novpol.ru>.
“Мое литературоведческое сердце бьется в постмодернистском ритме, и я верю, что когда-нибудь
