явления. По идее эти тексты должны между собой быть чем-то сущностным объединены, а в большинстве наших журналов непонятно, почему именно эти тексты под этой обложкой. Но первоначальная инерция, заданная такой формой во времена едва ли не Карамзина, оказалась настолько сильной, что все равно журнал остается системообразующим типом институции для отечественной словесности”.
“Я полагаю, что искусство вообще, литература в частности, а поэзия в еще большей частности, — это служба познания и понимания. <...> Обязательное условие — это прорыв за границу уже понятого, уже познанного и уже освоенного. В любой точке. <...> во многих случаях даже внутри профессионального сообщества отрабатывается обратная идея — о том, что художник, и поэт в частности, производит объекты, каждый из которых должен обладать определенным набором свойств. Если совсем вульгаризировать — что у стиха должна быть рифма, а рифма бывает такая или эдакая. Широта этого канона может быть различной, но сам этот подход — производство объектов с заранее известными свойствами — фундаментально противоположная концептуальная рамка, с которой я веду непримиримую борьбу. И которая, в свою очередь, ведет не менее непримиримую борьбу со мной”.
Культура и медиа. — “Иностранная литература”, 2008, № 9 <http://magazines.russ.ru/inostran>.
Круглый стол (МГУ, 21 октября 2007). Говорит Борис Дубин (Левада-Центр):
“Я наталкиваюсь на такие формы словесности, которые вообще не предусматривают идею иерархии, классики, традиции. Вот свежий пример: существует турецкая немецкоязычная литература в Германии. Это не турецкий и не немецкий, это социолект, на котором говорят турки в Германии. Он обозначен отрицательным, с точки зрения немца, названием — „язык чужака”. Эта словесность не собирается встраиваться в немецкую. Это литература без традиций. Она не попадает в школы. Она существует как сеть для своих. Литература сегодня не отсылает нас к воображаемым сообществам, она прямо создает тип сообщества, который состоит из читателей этой литературы”.
Говорит Татьяна Венедиктова (МГУ): “XIX век был веком великих критиков, которые чтили авторов, но тайно были уверены в своем над ними превосходстве. Литература, учил один из них, Мэтью Арнольд, толкует жизнь, учит истине и добру, дает образцы духовного равновесия, возвышая над низшими (эмоциональными, тем более телесными) реакциями. Отсюда представление о „подлинном” художественном произведении как о прекрасном объекте, в отношении которого законны прежде всего умственные, герменевтические реакции и которому
Владимир Личутин. Год девяносто третий. Роман. — “Сибирские огни”, Новосибирск, 2008, № 9, 10.
“Похохатывал на кухне Бондаренко, блестя очками, его распирало от счастья, что их не догнали, не обротали вязками, не оковали браслетами, как Анпилова. Постоянно вздыхал Нефедов, понурясь, болезненно морщился, его донимала астма:
— Где-то в Москве жена. Переживает. Что с ней? Она же ничего не знает про меня…
Вдруг сообщили по телевизору:
— Арестован Проханов!..
— Гого-го! — заливался Бондаренко. — Слышь, Проханчик, они тебя сцапали, а ты тут…
— Тут моя тень...
— Может, и тень, но она ест и пьет, — смеялся Бондаренко. — Нет, я им так просто не дамся. Я не свинья, чтобы самому на убой... Заберемся поглубже в лес, выроем землянку, Личутка харч будет носить…”
Аркадий Малер. Добить Кенни! — “Русский Обозреватель”, 2008, 9 сентября <http://www.rus-obr.ru>.
“<...> сам по себе мультфильм типа „
“При этом „