Новый Мир ( № 3 2009)

фильмов, сетовал на то, что зритель признает в нем исключительно героя незабвенного советского истерна, игнорируя другие заслуги.

Нечто подобное происходит на каждом вечере с участием поэта Александра Тимофеевского. Ведущие с завидным постоянством представляют его как автора бессмертной песенки из мультфильма про крокодила Гену (“Пусть бегут неуклюже…”) — Александр Павлович укоризненно опровергает неприемлемый статус.

На его месте я бы не делал этого.

Прежде всего потому, что войти, пусть даже одним текстом, в кровь нескольких поколений огромной страны — не просто заслуга, но и великая удача. Впитанный подкоркой в дочитабельном возрасте, волшебник в голубом вертолете прилетает к каждому из нас, чтобы остаться на всю жизнь. Роль Шаинского в этом успехе переоценивать не стоит: простота, вещная прозрачность текста поразительны. “Кино” и “эскимо” рифмуются в нем так же естественно, как рифмуются эти понятия в расширяющейся со скоростью взрыва детской вселенной с ее иллюзией неподвижности времени. Кроме того, мультяшный персонаж с гармошкой располагал куда большим сроком для завоевания публики, чем поэт: первый сборник Тимофеевского, “Зимующим птицам”, увидел свет в позднеперестроечном 92-м.

К почти пожизненному непечатанию приговорил автора страшный суд советской системы за участие в самиздатовском альманахе Александра Гинзбурга “Синтаксис”, одними из немногих читателей которого стали сотрудники госбезопасности.

Знакомый поэт однажды поделился со мной мечтой: дожить до восьмидесяти и на закате дней, трезво оценив сделанное, выпустить первую и единственную тоненькую книгу избранных стихов. Знакомый поэт до книги не дожил. Тимофеевскому эту завидную возможность судьба предоставила. Причем после одной тонкой последовало сразу несколько вполне приличных по объему. Отбор текстов высвечивает долю лукавства в декларируемых поэтом отношениях с “нежеланной” визитной карточкой: не только в предназначенной для семейного чтения “Пусть бегут неуклюжи”, но и в вышедшем пять лет назад “Опоздавшем стрелке”, адресованном взрослой аудитории, присутствует “Песенка крокодила Гены”.

Возможно, самые точные слова о Тимофеевском принадлежат Александру Кабакову: “интереснейший молодой поэт”. При чтении книг Тимофеевского нет ощущения, что читаешь мэтра. Стихи на случай, самоирония, непосредственные, не вполне отрефлексированные раздражение ко времени и жалость к себе, ёрничанье и озорство, травестийность:

Да, писал я красиво,

А теперь завяжу.

Выпью кружечку пива,

И конец кутежу.

И заеду к Алехе

По пути из пивной,

Равнодушно к эпохе

Повернувшись спиной.

(“Как судьба ни корила…”)

Если автор прибегает к скрытой цитате, то звучит она нередко с почти “галантерейной” откровенностью по отношению к первоисточнику и очень мало напоминает постмодернистскую игру — как, например, в первой части стихотворения “Склероз + реинкарнация”, даже по размеру совпадающей с “Автомобилем” Ходасевича:

Склероз спешит стереть названья

И уничтожить имена

Уже на все до основанья

Оставшиеся времена.

Эти тексты недотягивают, с одной стороны, до парадоксальной ясности обэриутского абсурда, а с другой — до опытов лианозовцев, деконструировавших образы советского быта, и концептуалистов, делавших то же самое с идеологическими клише.

Но встречаешь в тех же “Размышлениях на берегу моря” другие стихи, например:

Ночевала тучка золотая