Новый Мир ( № 3 2009)

Сидели на развалинах. На белых камнях. Он говорил.

— Горечь. Здесь пахнет горечью. Она полынная. Но мне кажется, что она во мне. Как будто это я так пахну. Хотя, наверное, от меня идет не такой уж приятный запах. Я даже не успел помыться с поезда.

— Почему, нормальный запах, — возразила неуверенно Валентина.

Море шумело и мешало разговаривать. Он привлек ее, придавил к белеющему камню. Камень остыл. Осенью ночью даже в Крыму остывают камни, жарко нагретые. Они целовались, содрогаясь от холода. И от нежности, не находящей выхода.

C:Documents and SettingsЕгорМои документыValentinaVademecum

Basilica.doc

Валентина отводила руку Сергея от молнии на джинсах — можно подумать, им по девятнадцать. Да и в девятнадцать навряд ли ведут себя так. Она не могла решиться на близость.

— Как быстро все происходит в Москве, правда? — проговорила она.

Он сразу понял, о чем она говорит:

— Быстро. Но у нас все совсем не так, как происходит обычно.

— Ну конечно! Все и всегда говорят это друг другу. Потому что если не думать так, то что же остается?

— То, что происходит внезапно, и происходит. А что не внезапно — лишь делает вид, что происходит. Это хорошо, что сначала у нас любовь, а потом мы знакомимся. Когда наоборот — тускло.

— Но мы виделись всего пару раз.

— Четыре раза. А если считать сегодня, то — пять. Что ты хочешь обо мне знать?

— Например… Например, где ты работаешь?

Сергей устало потер рукой лоб. Сутки в поезде, ночное сидение на развалинах херсонесской базилики — они пролезли сюда через дырку в заборе, изнурительные поцелуи, теперь еще этот разговор.

— Женщина часто превращает счастье в несчастье.

Нет бы ей сейчас дышать шумящим морем, слизывать с губ долетающие брызги, столь мелкие, что их и брызгами уже нельзя назвать: просто соленый влажный ветер, морская взвесь в воздухе. Море, как одна большая темно-синяя медуза, вложенная в каменную чашу берега, колыхалось и жило своей непонятной медузьей жизнью.

И вдруг дневная степь заслонила от взгляда ночное море, и она почувствовала, как лицо овевает ветер — сухой, прогретый солнцем, в солнечной пыли, несущий обломки стрекозиных крыльев, лепестки и песок. Острая трава колола босые ступни, но она держалась тропинки, и степь все стелилась перед ней, как скатерть-самобранка, разворачивая все новые и новые соцветия, и белый город приближался с каждым шагом — уже из-за горизонта появился отблеск: то горел в солнечной славе самый высокий золотой крест — крест на Софийском соборе.

— Пенелопа обеспечила вдовство Итаки, — вдруг заговорил Сергей, и голос его звучал как из подвала, из-под земли, из глубины. Он вернул Валентину сюда, на поросший полынью и мятой берег, в ночное дыхание моря. — Старея и думая об Одиссее, она сочинила себе ткацкую работу. Все, что угодно, лишь бы не выходить замуж, — продолжал Сергей. —

А ее женихи состязались между собой, сгибая лук, — ты же знаешь,

что лук хранится прямым и перед каждым сражением вновь натягивают тетиву.

Море вздыхало глубоко, размеренно, шумно, как дышит человек, впервые притворяющийся спящим.

— И царь, — говорил Сергей, — хозяин, который прикинулся простым странником, работником здесь, на этом дворе, — он тоже пожелал принять участие в состязании. И он один смог согнуть лук. Такое оружие поддается только тому, кто имеет на него права.

C:Documents and SettingsЕгорМои документыValentinaVademecum