— Ладно, солнышко, в другой раз! Меня тут зовут, целую!..
Засыпая, Валентина меркнущим краем сознания вспоминала Ростов, где они с друзьями бродят летними днями.
Вечером покупают вино, Дмитрий выстукивает стихи на пишущей машинке, он читает им свою поэму на желтеющей в памяти кухне. Эта оранжевая кухня — последнее, что она видит, засыпая там, в той ростовской перине, ярко-оранжевая, словно налитая апельсиновым соком, который брызжет из окон, сочится сквозь дверную щель и озаряет своим светом ее теперешнее вхождение в сон.
А утром согбенная бабка, свернутая в три погибели, словно небесный свиток в конце времен, идет по проселочной улице, заросшей травой, и костерит, ругмя ругает неизвестно кого: “Гимн им подавай... Спортсменам плакать, видите ли, не подо что. Пусть плачут так!”
Шуганула собаку: “А ну пошла домой, сволочь горбатая”. Вероятно, соседке или подружке заочно: “Ну, попроси, попроси у меня мучки да маслица…” Поднимает к белесому небу такие же выцветшие глаза: “Храм стоял — сожгли. Чудотворцы!..”
Глава 2
Крымская история
C:Documents and SettingsЕгорМои документыValentinaLivejournal
Ballerina.doc
Это было осенью, в Севастополе.
Квартира, которую я сняла, обыкновенная, двухкомнатная, правда ухоженная лучше, чем обычно бывает курортное жилье, — чистая, без тараканов, с горячей водой, даже кафельным полом на кухне и в ванной. На подоконнике фарфоровая статуэтка: балерина, изогнувшись, тянула белые фарфоровые руки к белой фарфоровой ноге. Ей было не меньше полусотни лет, балерине. Она была юна и хороша собой, и я невольно подумала, что балерина переживет меня, если, конечно, жильцы будут обращаться с ней как подобает. То есть смотреть и не трогать.
К окну наклонялся платан, раздвигая пальцами веток кучерявые кудри винограда, застилающего стекло. Лучше всего было на балконе. Он отличался от всей квартиры тем, что был белый, скрипучий. Его не коснулся ремонт, в шкафчике тут стояли трехлитровые пустые банки. На нитке висели обычно пляжные полотенца, купальники. Я выходила на балкон курить, сушила соленые волосы, перебирая их в руке и стряхивая капли с пальцев. Когда темнело, наблюдала за своим отражением в стекле, оно тоже курило.
C:Documents and SettingsЕгорМои документыValentinaVademecum
Nohrin.doc
Сергей Нохрин свалился как снег на голову. Нет, сначала позвонил:
— Думаю прибыть. Ни в коем случае не буду навязываться.
Она нервно собирала каштаны под деревьями, усеявшие площадь у вокзала. Поезд прибывал с опозданием. Подали на дальнюю платформу — бежала, каштаны, их было так много, выпрыгивали из глубоких карманов плаща, повязанного вокруг пояса, брызгали под ноги провожающим и путешественникам, пугали голубей. Вслед ей несся и ширился смех, как за катерком, идущим на большой скорости, несутся и расширяются белые волны.
— Здравствуй.
Он сразу поцеловал Валентину в губы, как будто бы так и надо, как будто бы только так и принято. Ошеломленная, она отстранилась.
— Не надо истерик! — предупредил он, и она совсем растерялась.
Если он думает, что она встречала его, потому что... бежала к нему, потому что… Она сделала бы это для всякого. Просто потому, что таковы нормы человеческого общения… Дружбы — и просто вежливости.
Море с ночных холмов дышало прохладой. Валентина не видела лица Сергея — оно пряталось, как луна. Высоко над обыкновенным морем плыли обыкновенные облака. На темной безбрежной глади светились огни двух-трех кораблей. Тихая, но раздольная бухта. Здесь можно было не думать о квартире, деньгах, работе. Какое-то время. Не слишком продолжительное.
