Она рывком поднялась с нагретой пыльной земли и побежала, не разбирая дороги, к белому городу, который рос на горизонте, — она бежала, задыхаясь, выбрасываясь изо всех сил, с колотящимся сердцем, унимая его рукой, как будто оно могло выпрыгнуть из груди и опередить ее. И вот уже купол Софийского собора встал весь, целиком, как солнце над облаками, над каменными стенами, он вырос на белокаменной колонне здания, и слева и справа кресты все так же горели над куполами, и показались палаты князя, богато убранные мозаикой — даже на таком расстоянии были видны львы, гепарды и орлы, — башни крепости стояли незыблемы, и реяли в жарком воздухе стяги. Но позади на горизонте росла черная полоса — она уже не вилась тонкой змейкой, а бурлила темным дымом, и степь далеко разносила сухой топот сотен копыт.
Валентина скривилась и глотнула воды из стакана, унимая сердцебиение.
— Что-то сердечко стало пошаливать.
Помолчав, она вдруг неожиданно для самой себя спросила:
— Тебе не кажется, что я какая-то не такая? Я больная?..
— Не переживай, — сказал он вместо ответа на вопрос, — тебе это не грозит. Ведь ты же — абсолютная душевная норма. Хочешь еще “Айрон Адлер”? Или фройляйн предпочитает “Грюневальд”? Слушай, а давай сделаем твою выставку. Что ты снимаешь этим допотопным телефоном, им пользовались еще кистеперые рыбы, — давай подарю нормальный аппарат.
— Нет уж, спасибо.
— Тебе не нужна выставка?
— Мне плевать на выставки.
— Тогда на хрена ты постоянно фотографируешь?
Виталий не понимал действий, которые ничем не заканчивались и не имели определенной цели.
— Мне нравится процесс, — отрезала Валентина.
Когда они выходили из кофейни, пожилой гардеробщик, глядя, как Валентина оборачивает голову платком, вздохнул:
— Прямо пиши вас…
Она извлекла из кармана мятую бумажку и вложила в руку гардеробщика. Он склонился в поклоне. А ведь раньше это все было непредставимо, непредсказуемо — казалось, Россия Гоголя закончилась, и никто не станет тебе кланяться, продав за мелочь никчемный комплимент. Слуги. Баре. Что гаже, что грустнее?
Валентина глянула в окошко сотового — сообщение от Сергея: “Скажи мне, где ты”. Неверными утренними пальцами, изнуренными от сигарет, она набрала: “Когда я буду нужна, я позвоню”.
Ответ пришел через минуту: “Поражаюсь твоей жестокости”. Она хмыкнула, сунула сотовый поглубже в карман.
Виталий открыл перед ней стеклянную дверь. На ледяном крыльце курил охранник, выдувая в морозный воздух пар своего дыхания и сигаретный дым. Он скосил глаза на парочку, слегка посторонился, давая дорогу.
Виталий нажал на кнопку брелка — машина, вспыхнув оранжевыми огоньками, разблокировала двери. Валентина не знала, как называется подобный автомобиль, но знала, что это дорогая модель. В салоне торчал запах кожи.
Она села рядом с водителем и засмотрелась по сторонам. Москва в неоновом льду плавилась, как жидкое стекло, и стекала куда-то в решетки неведомой глобальной канализации за горизонтом.
C:Documents and SettingsЕгорМои документыValentinaLivejournal
Varnitsy.doc
Автобус, идущий из Борисоглебского монастыря в Ростов, сломался на том повороте, откуда до Варниц оставалось полтора километра. А еще решали, ходить в Варницы или не ходить.
Там, на деятельном беспорядке стройки, заговорили с послушником Николаем. На вид ему можно было дать двадцать семь, тридцать пять... Тогда и то и другое казалось им одинаково солидным. Худой, а лицо гладкое. Волосы седеют — странно, двумя полосами. Валентина расправила плечи, он
