У меня уже голова не варит от всего этого. От сигареты тошнит.
— Зачем ты будешь здесь убирать? — раздражается Инна. — Вообще-то это их обязанность. — Она машет в сторону двери.
— Я буду убирать по предписанию. — Жанна достает из кармана и предъявляет, как пропуск, знакомый акафист.
Инна посверкивает глазами, в них лихорадочный блеск, такой жидкий и очень яркий блеск, — наверное, и его сообщает какой-нибудь препарат.
— А рассказать тебе, как я сюда попала? У меня отчим. Он сильно пьет. Он так пьет, что у него ходуном ходят руки, и он меня ненавидит…
Комплекс Электры. В уме продолжается что-то еще, но мне хочется откинуть, отшторить этот диалог, как чужой, навязанный извне, ведущийся не мной, а кем-то посторонним, враждебным.
— А стоило мне один раз напиться, — прорезается резкий, дребезжащий, как надтреснутый стакан, голос Инны, — и он вызвал психушку. Ты представляешь? Не пойму только, почему не раньше? Видно, мысль такая в голову не приходила. Но с тех пор, как пришла, он зато это делает уже третий раз!.. Ха-ха-ха. Меня здесь лечат, а я не больна, не больна!..
— Вот ее надо лечить, ее! — Узкий и длинный палец Инны тыкает в Нюру, которая снова занята ерундой: выбирает из урны банановую кожуру и обсасывает.
У Инны еще не сошел лак, которым она мазала ногти до того, как попасть сюда. Впрочем, ногти остригли в приемном покое. Беспокое…
— Нет, — говорит Жанна, и улыбка оживляет, расцвечивает ее губы. Она запросто улыбается, и улыбка не портит, не червивит лица, как у большинства здесь. — Ее не надо лечить. У нее стоит полечиться. И поучиться.
— Поучиться — чему? Жрать собственную рвоту?
Здесь есть часы — электронное, светящееся зеленым светом табло в коридоре, но сломалось: лампочки загораются не в той последовательности. Впрочем, у некоторых сестер есть маленькие наручные часы. Да и зачем тут часы?
— Почему у тебя разноцветные носки? — обращается Жанна поверх моего, а точнее, чужого, но происходящего у меня внутри спора.
— Нет других.
— Хочешь, дам свои?
— Только если запасные, — говорю я: не могу же я лишать ее носков.
— Нет, я могу только с ноги.
— Не нужны ей твои носки. Она боится грибка! — заявляет Инна.
Я впервые за несколько дней рассмеялась:
— Чего-чего? Грибка-а?
— Ты не боишься грибка?
— Нет, я не боюсь какого-то там грибка.
— Гибели боюсь. — Нюра отвлекается от банановой кожуры. Теперь в пальцах ее — огрызок.
— Тебя не спрашивают! А ты — ты точно сумасшедшая, — произносит Инна злорадно и в доказательство крутит длинной изящной рукой у виска. — Я тут приглядываюсь, и знаешь, здесь сумасшедших немного. Напротив, снаружи я не встречала собрания столь здравомыслящих людей! А ты попала прямо по адресу, ты останешься тут надолго. Помяни мое слово. Грибок — такая штука, она разъедает ногу. Тут надо бояться очень простых вещей. А именно — подцепить заразу. Видишь, какая кругом антисанитария?
— Интересно, — говорю я вместо ответа. — Почему они не разрешают носить часы?
— Идеальные песочные часы не имеют дна! — изрекает Нюра.
