...а в отдельно стоящей вилле с полукруглыми окнами в полосатых маркизах в это время в глубине просторной шестиугольной гостиной с картинами и горящими кенкетами в простенках лежала на оттоманке под капельницей богатая старуха, жестами свободной веснушчатой руки во многих кольцах подавая указания своим приживалкам, молча кивавшим ей и что-то поправлявшим, одновременно поглядывая через раскрытые двери на море с синим безоблачным небом, по которому катерок таскал на тросе цветастый парашют с прицепленным к нему человечком, и на окаймленную чугунной решеткой мраморную террасу, где на круглом столике в окружении плетеных кресел был уже сервирован чай с фруктами и печеньем.
Старуха не собиралась умирать.
Ее тело
...крупная, белокожая, с какими-то сонными глазами, просыпавшимися на лице лишь в мгновения любви.
Все остальные часы она будто прислушивалась к своему чуть полноватому телу, ухаживала за ним, поливала душем, намыливала, смывала пену, вытирала пушистым полотенцем, выводила на прогулку, облачив в ткань или мех.
Так бывают погружены в себя беременные, поглощенные шевелением зарождающейся жизни. Но она не помышляла о ребенке.
Просто отождествляла себя с этими бедрами, округлым животом, плавной линией рук, высокой грудью, влекущими по судьбе.
Тело ее правда было вдохновенным творением, почти одухотворенным, даже под одеждой, — в отличие от лица, довольно бесцветного, как у многих блондинок, и тем верней отражавшего румянцем, дрогнувшей верхней губой всякий отзвук чувственных движений.
Там, в глубине ее тела, мягко ворочалось влечение, и она знала, что в нужную минуту оно заполнит все его целиком.
Садовый инвентарь
Садоводство, сродни поэзии, одинокое занятие. Грабли, тачка, карандаш, совок, ластик... Копаешься в цветочной грядке, как в стихотворной строке. И на тебя сверху поглядывает Бог.
Путешествующие вместе
Человеческие пары на вокзалах и в аэропортах неизменно наводят на мысль об Адаме и Еве, только что вышедших с чемоданами в руках из райских кущ и озирающихся в поисках табло с расписанием.
Вон сколько их, платком вытирающих пот со лба, теребящих билеты и достающих губную помаду из сумочек, поглядывая через прозрачную стену туда, где самолеты сперва ползут по земле, как бодлеровский альбатрос, а потом, разбежавшись, забираются в запятнанное тучками небо.
Бывает довольно кинуть мельком взгляд на их поклажу на колесиках, чтоб угадать историю каждой.
Вот молодая красивая дылда курит тонкую сигаретку, пока коренастый спутник ее, чернявой шевелюрой с проседью как раз ей по загорелое, перечеркнутое лаковым ремешком плечо, все говорит и говорит, посверкивая золотыми очками, в мобильник, не то по-венгерски, не то по-португальски — выскакивает только по-русски “финансирование”, а остального не разобрать.
Или высокий старик в бейсболке, нежно-голубых джинсах и дорогих неновых туфлях на толстом ходу тычет в нужную сторону дамским зонтиком, показывая своей изящной старушке в белых брючках, всякий раз ставящей ноги в крошечных белых туфельках в третью позицию.
А эта совсем юная с бодрящимся пареньком, закатавшим рукава футболки по самые плечи, чтоб видны дивные мускулы на руках, — ах, влюбленность, а может, это само предвкушение путешествия зажгло блеск в ее глазах и даже, кажется, взбило и растрепало чуть вьющиеся волосы: так продавщица цветов заботливо дует на вынутый из ведерка ирис, чтоб распушить его, прежде чем вставить в букет.
Гонец
По пасмурной Москва-реке одиноко и упорно взбирается человек в каноэ. Словно далекий предок, когда тут в помине не было многоэтажных домов со статуями и гранитных парапетов и только лес обступал берега, он гонит вверх по реке свою простую лодку. Старательно вскапывая деревянным заступом
