Я сяду на Боинг крылатый
И он понесет меня вдаль
Прощайте друзья сионисты
Мне вас совершенно не жаль…
(16 марта 1991, Тель-Авив, № 558)
Ирония отчуждает. Отчуждает, спасая. О самом тяжелом и трудном следует говорить кривляясь и подначивая, перекрикивая тоску, делать чужой голос своим.
В предисловии к «Военным тетрадям» автор (Гробману нужно все объяснить, выдать законную, единственно верную интерпретацию) пишет: «За фольклорной оболочкой скрывается не только физиология общества, но и окончательное и безоговорочное отрицание всей современной нам поэзии. Литературу тошнит от поэтов. Пришла пора понять, что все нужное людям уже давно написано и есть только один способ спастись от одервенения — рубить сук, на котором мы сидим».
Фольклор, о котором он пишет, — моделирующие системы уже не второго и даже не третьего уровня, комментарии к комментариям, «густые металлургические леса», где уже давно нет ничего живого. И вся деятельность поэта (художника и делателя культуры) направлена на борьбу с одервенением.
Литературу тошнит от поэтов. Живопись тошнит от живописцев, от «окуните ваши кисти». Кино тошнит от бессмысленного самовыражения. Театр закрывается — нас всех тошнит, от себя и друг от друга.
Отныне, для того чтобы восприниматься как поэзия, стихи не должны быть стихами, картины — картинами, балеты — балетами. SMS вместо хокку, флеш-моб вместо перформанса, адресная книжка вместо эпоса. Поиск еще незанятого пространства важен так же, как разрушение (деконструкция) старого, привычного.
Убаюкивающие поэтические размеры превращают стихи в болванки заготовок; сюжетные романы становятся недопеченными киносценариями; драматический театр корежит от фальши поставленных голосов.
Ирония и отстраненность уже не спасают — они, в свою очередь, давно стали штампами и поставлены на поток, став частью культурной индустрии, коммерческого искусства. Куда ж нам плыть?
Мне нравится, что свои последние работы Михаил Гробман делает на досках, дверях и спинках кроватей. Композиции становятся все более грубыми, почти «Окна РОСТА»: жирный контур изображений, доведенных до состояния иероглифа, из которого бьет через край сочная, солнечная, лучистая энергия.
Плоскость фона сечется, осекается о живописный фриз, фактура не прячется, но выпирает, входит во взаимоотношения с техникой и с мессиджем — как правило, социально активным, намеренно ангажированным. Отчетливым.
Гробман создает свой новый стиль на обломках классической культуры, в свою очередь выросшей на обломках древностей, и концептуальных практик.
Однако я бы поостерегся называть Михаила концептуалистом: в его творчестве слишком много страсти — «виноградного мяса». Несмотря на многочисленные редукции и усечения, Гробман — не умозрительный схоласт, но столяр и плотник, мастер-рукодел, создающий собственную вселенную.
В ней все посчитано, внесено в реестр и каталог. А теперь он и нас посчитал. Перепись населения, оформленная в досках и холстах, классификация видов и типов, фундаментальный лексикон современности, исполненный в предельно неполиткорректной форме. С нарушением всех возможных логик и правил.
Лопнула крыша железная
Сморщилась ткань кулаков
