взбирались одно-двухэтажные домики — частное общество. В первом домике, за фиолетовыми ставнями, поселилась Хозяйка Холмов.
“Когда я сделаю это, я умру”, — в который раз подумал он, глядя в окно, как она подходит к воротам, повозившись, отпирает и скрывается среди зеленого. Он не знал, почему он должен сделать это. Он даже не мог рассмотреть ее лица. Только походку, — когда Хозяйка приближалась к своему дому, доставая ключи, — и волосы. Она шла плавно, дородно; тяжело лежали на плечах русые волосы; тяжело качалась в такт походке рука, вторая поддерживала сумку...
Сколько ей лет? Есть ли муж, дети? Что в ней такого уж, что он должен умирать из-за нее? Глупости... Но эта мысль всегда приходила как письмо, в оформленном и четком виде, директивно.
Как будет?
Наверное, тупая игла проколет сердце. И никто не поверит — спортсмен. А у него иногда болит слева, невралгия — знаю я такую невралгию. То, что маскируется под невралгию; так окапывается взвод, чтобы в подходящий момент, одним длинным выпадом, вылазкой-хаки, во время любовного содрогания...
Или машина. Давненько меня не сбивала машина.
Но он понимал, что скорее всего не будет ни машины, ни тупой иглы в подреберье. Небесный Снайпер тщеславен. Он придумает что-нибудь поинтереснее, чем игла и машина. Да, это будет не так. Умрет ли он до того, как тронется Архив?
— Смотри под ноги, юноша, — прошелестел сегодня Копейцев, стирая с ботинка отпечаток ноги Романчука. Романчук стоял весь жалкий, не зная, куда деть свое большое тело, бормоча извинения. — Это тебе совет на всю жизнь, юноша. Смотри под ноги, иначе ты плохо кончишь. Уж ты мне поверь, я жизнь знаю. Ты живешь, не видя травы. Это самоубийство, юноша.
Серо-черно-белые волосы Копейцева торчат во все стороны. Волосы рвутся вон из раскаленного черепа, волосы удирают врассыпную от кипучего мозга. Температура его головы как у солнца, как внутри молнии. Бывает, он мрачно сидит за столом у себя в кабинете, и воздух у его остановившихся глаз колеблется от загадочных сил, и в комнате свежо пахнет озоном.
— Ну как тебе, Дима? — снова спросила сегодня Татьяна Без Отчества.?— Как тебе, не считая Копейцева? Не обращай внимания, ему вот-вот на пенсию.
Вселенная для Копейцева — домашние тапки. Он надевает ее бездумно и буднично, шерудя стопой, чтобы удобнее села. Наверное, Копейцев знает о штурме Архива, знает о Небесном Снайпере. Знает, как это можно?— любить Лю и умереть из-за Хозяйки Холмов.
Слетев с холмов, Романчук ехал домой по угреватой, побитой оспинами коже улиц. Иногда кожу утюжили желтые катки, и она становилась смуглой, новой и липла к подошвам и шинам. Сейчас, после дождя, асфальт матово зеленел. “Аномал”, — сказала на Диму одна из врачей в военкомате. Это значило — дальтоник, которому позволено защищать родину. “Ничего, Леонардо да Винчи тоже был аномал!” — подбодрил второй, хлопнув Диму по спине.
Романчук не прошел по плоскостопию.
Зеленый был главным цветом, подумалось ему сейчас. Зеленого на земле было больше, чем любого другого. И оттенков его больше. Столько травы! Интересно, первый человек, назвавший зеленый — зеленым, что он увидел? Молодую траву? Глаза любимой женщины-самки? Кустарник, дерево? Какой кустарник, дерево? Все зеленые, все разные...
Романчук заволновался, чуть не наехав на прохожего: почему-то это было очень важно — какой зеленый первичен. Ящерица, изумруд, утренняя дымка, дерево? Тут была тайна всего мира, начальная точка отсчета, хитро запрятанный конец гордиева узла. Ведь если изначальный зеленый на самом деле светло-зеленый, как салат, или голубоватый, как репейник, сдвигаются и все остальные цвета! Тогда синий — голубой, красный — оранжевый...
А если сдвигаются цвета, то и остальное...
Среди зеленого, близкого для наблюдения, больше всего было — трава. Все выходило из нее, и все входило в нее. Он никогда не думал о траве, действительно жил, не видя травы, хотя она была под ногами, под колесами велосипеда. Он не знал ни одного настоящего названия, кроме разве что кашки и одуванчика полевого. Были “солдатики”, которые в детстве азартно хлестались друг о друга, пока у одного не отскочит голова-кивер,?— но разве они правда “солдатики”? Были еще “петушки” и “курочки” — но даже этого не скажешь наверняка, пока не проведешь рукой снизу вверх по суставчатому стеблю, собирая между пальцев гребешок...
Теперь его работа, его призвание было — знать траву, ощущать ее разность.
“Как же все связано с травой?” — думал Романчук, нажимая на педали.
