Многое из того, что делает Крымов, выглядит как инсталляция, внутри которой происходит перформанс. Другое дело, что contemporary art обращается к людям, обладающим разветвленным опытом и сознательной фантазией; театр апеллирует к людям попроще, поэтому и возникает фигура актера, посредника и медиатора, разжевывающего суггестию.
2. «Шостакович»
Если «Родословная» сделана на общих планах, как бы «панорамно», то «Шостакович» «снят» будто бы на крупном плане. Если первое отделение пахло краской, то второе — огнем, спичками, копотью.
После долгого перерыва оказывается, что черный настил убрали, а зрительские стулья расставили по периметру «Манежа». Посредине работники спешно сколачивают из досок макет рояля, который далее будет использоваться как спортивный снаряд.
Рабочие забивают последние гвозди, пилят и строгают, сыплется стружка; пол вокруг снаряда завален кусками картона из предыдущей постановки. На самой дальней стене (там, где обычно задник сцены) появились шторы багряного бархата.
Действие начинается с появления в проеме гигантской, метров под пять, куклы, которая, нагибаясь, входит в зал, из-за чего зрителей, загородивших ей проход, сгоняют с мест.
Кукла — роскошная фактурная тетка с огромным бюстом и еще более внушительным задом — управляется двумя актерами изнутри (например, она мигает, открывает рот, поворачивает голову в разные стороны) и двумя снаружи — в руках у них шесты, которыми они командуют ее наманикюренными пальцами.
Громада статно проплывает по залу, занимает свое место, расставив ноги в богатырских туфлях на богатырских шпильках, и тогда в складках ее платья обнаруживается небольшое существо, закутанное в платок, и в шарф, и в муфту, и в варежки на резинках. В круглых, разумеется, очочках.
Существо отделяется от «мамки» и с помощью статистов разоблачается до костюма, начинает штурмовать скелет деревянного рояля, карабкаясь с разных сторон, скатываясь или падая, просыпая опилки себе на голову. Под переложение для рояля Восьмого струнного квартета, что не зря считается автобиографическим; пронзительная поступь которого внезапно разрывается плачущими интонациями еврейских песен...
Из-за багряного занавеса снова выходят работники в костюмах и вносят верхнюю рояльную крышку, которую тут же начинают «доводить до ума», выпиливая окончательную форму, приколачивая ее к остову, не замечая спрятавшегося между досок основы маленького Шостаковича. Который, конечно же, вылезет наружу и начнет в пароксизме творческого порыва поливать свою одежду краской — сначала красной, потом зеленой, потом синей...
Все это смешивается на его волосах и изначально белой рубашке. Надо сказать, что Шостаковича играет девушка — самая маленькая в труппе; та самая беременная уборщица, что перед началом спектакля терла черный пол, стирая существующие и несуществующие следы, а потом громче всех, голосистее всех пела...
То, что девушка, — важно: чтобы через бесполость показать обобщенность, всечеловечность образа и для того, чтобы отделить «земного» Шостаковича от Шостаковича «небесного»: несмотря на биографическую основу, «Шостакович» оказывается еще одним ожерельем метафор, перетекающих одна в другую. Только во второй части спектакля они крупнее и прямолинейнее, чем в первой. Во всех смыслах.
...Разумеется, творческий порыв композитора, на одежде которого краски смешались в бурую массу, прерывается ожившей бабой, которая начинает ерзать и манить мальчика к себе. Тот нехотя вылезает из рояля, покорно подходит...
Пока мамка переодевает композитора, возникают актеры с портретами жертв сталинского режима — Бабеля, Мейерхольда, Тухачевского, почему-то Маяковского, почему-то Ахматовой. Ну то есть понятно почему — даже если Ахматова с Маяковским (как и Шостакович) не были уничтожены физически, то предавались таким гонениям, которые можно свести не к мгновенной смерти, но замедленной.
И точно — портреты, сделав тур вальса по сцене, выстраиваются в стену, кукла-мамка встает во весь свой исполинский рост и начинает стрелять в портреты, разносит один за другим, пока не остается только один портрет — Шостаковича, сидящего вполоборота за роялем.
Портрет этот начинает метаться по сцене, освобождается от своего «носителя», который/которая начинает бегать по периметру, уклоняясь от умозрительной пули, падает, перекатывается, встает и снова бежит, спотыкается и снова падает, пока у мамки не кончаются патроны и, откланявшись (и вызвав нешуточные аплодисменты), великанша не скрывается за бархатным занавесом. Уступая место «вручантам» с орденом Ленина величиной с арбуз.
Орден насажен на стальную спицу, которой прокалывают Шостаковича, прикрутив к вышедшей из него со спины спице орденский болт.
Далее начинается и вовсе фантасмагорический дивертисмент, призванный показать, в какой
