крепче удерживается в своих устоях академический мир (пропагандистами мультикультурализма здесь выступают преимущественно mass media). Какую-то роль играет, наверное, и то обстоятельство, что в Европе, в отличие от США, университеты находятся под непосредственным государственным управлением, и поэтому им удалось отбиться от мультикультурализма хотя бы частично. Следует, однако, учитывать и то, что в Америке наибольшее сопротивление мультикультурализм встречает в религиозных кругах, тогда как европейцы в целом значительно менее религиозны, чем американцы, и, соответственно, силы религиозного сопротивления мультикультурализму здесь слабее.
Similis simili gaudet [13]
Стою над могилой,
Где спит дерзновение...
Зинаида Гиппиус
Для наблюдателя из России панорама воинствующего мультикультурализма во многих своих аспектах глядится чем-то хорошо знакомым. Начну с констатации очевидного: к концу XX века в Соединенных Штатах возникла интеллигенция, по ряду существенных признаков напоминающая старую русскую интеллигенцию в том узком и преимущественно негативном смысле, в каком она стала объектом критики, в частности, авторов «Вех» и Г. П. Федотова.
В прежние времена, как известно, понятие «интеллигенция» только к России и применялось. Атрибутика этого понятия включала одержимость идеологией, строгий, на свой лад, морализм, повернутость «спиной к государству» и «лицом к народу», наконец, как исходный мировоззренческий принцип, нигилизм — ничего этого на Западе не было или проявлялось только спорадически и частично. Само слово «интеллигенция» придумано, как известно, русским писателем П. Д. Боборыкиным (разнящееся от него одной буквой латинское intellegentia означает нечто совершенно иное — способность к пониманию).
Термин «нигилизм», правда, впервые появился в Европе (где-то в начале XIX века), но употреблялся редко и не имел твердо фиксированного смысла. Пока не заговорил «ленивым, мужественным» голосом тургеневского Базарова. А так как в те времена Тургенева читала «вся Европа», то и нигилизм стал трактоваться как специфически русское явление. С достаточным на то основанием.
Хотя в самой России нигилистов называли нигилистами преимущественно их противники. Кое- кто из числа последних достаточно верно угадал сущность явления: таковы Лесков или Гончаров. Когда, например, Гончаров в «Обрыве» пишет о Марке Волохове, что и «самый процесс жизни он выдавал за ее конечную цель» (вложено в ум Веры), то такое определение нигилизма можно считать одним из наиболее удачных. Но когда те же Лесков или Гончаров брались написать портрет нигилиста, то непременно сбивались на карикатуру. (Исключение — Тургенев в «Отцах и детях»: он не только уловил черты нового человека, желчевика, но и по-художнически увлекся этим, лично ему глубоко чуждым, типом.)
Чтобы составить более точное представление о нигилистах, надо видеть, какими они представляли самих себя. Конечно, в первую очередь об этом расскажет роман Чернышевского «Что делать?», Главная Книга русской интеллигенции. (Не случайно Набоков в «Даре», пытаясь понять, что за лихо такое погубило Россию, обратил свой «лорнет» даже не к Ленину, а именно к Чернышевскому [14] .) Я не так давно его перечитал и нашел в нем удивительные вещи, в школьные годы мною, естественно, не замеченные. Мировоззренческая основа романа — чисто нигилистическая: «...возвышенные чувства, идеальные стремления, — убеждают нас, — все это совершенно ничтожно перед стремлением каждого к своей пользе»; новый человек (читай: нигилист) думает лишь о том, «как для меня лучше». Между тем на практике новые люди способны испытывать только «чистые и честные чувства» и совершать благородные поступки. Что побудило вас, спросите вы Лопухова, совершить благородный поступок? «Мне так нравится», — ответит он. Но почему вам так нравится? Потому, что это разумно.
«Теорией разумного эгоизма» назвал свою нравственную теорию Чернышевский.
Век спустя американская писательница Эйн Рэнд (Ayn Rand), поколением бэби-бумеров (это то поколение, что совершило культурную революцию) одна из самых читаемых, выдвинула свою теорию «добродетельного эгоизма», учитывающую ставшую в ее время очевидной силу инстинктов и все же разделявшую (как разделял ее и Чернышевский) кантовскую уверенность в том, что свобода — разумна. Между прочим, Эйн Рэнд — это Алиса Зиновьевна Розенбаум (1905 — 1982), которая родилась и выросла в Петербурге и эмигрировала из СССР только в 1926 году, увозя с собою, среди прочего, девичью влюбленность в героев романа «Что делать?». Если еще вспомнить, что часть культурных революционеров увлеклась чтением Бакунина с Кропоткиным, то можно удариться в размышления, имеющие отношение к вирусологии. На самом деле, конечно, тут не в вирусах дело (а все они европейского происхождения, если уж начать в них разбираться), а в параллелях, вдруг сблизивших американскую историю с российской. Параллелей, как мы увидим, очень много, и они, так сказать, приветствуют друг друга через горы времени. По принципу: similis simili gaudet.
Но вернемся пока к «загадке» поведения героев «Что делать?». Ее можно раскрыть, прибегнув к помощи К. Д. Ушинского: каковы бы ни были взятые в голову идеи, существуют «непреднамеренные воспитатели», которые формируют душу еще до того, как в нее заронены семена книжного происхождения. Таковы ласки матери или няни, атмосфера в семье, «воздух» непосредственного окружения, «мирный шум дубров» и «тишина полей» и так далее. Лопухов не знает, что побуждает его совершать благородные поступки, полагая, что они являются результатом толькоего свободного волеизъявления.
