Новый Мир ( № 6 2009)

подобие коммуны, состоящей из одних женщин с мужчиной во главе (роман «Некуда»), избежал легко могущих возникнуть здесь намеков нечистого характера; видимо, сама действительность не давала к тому повода. У героев «Что делать?», которые постоянно «лягушек режут», по завету Базарова, и препарируют трупы, головы забиты анатомией и физиологией, но прямых выводов из них в область морали пола они все-таки не делают. Потому что над их головами кружит «хоровод граций» (Шиллер), ими «не признаваемый», но некоторую власть над ними еще не утративший. Заметим, что Вера Павловна еще не потеряла способность заливаться краской в тех именно ситуациях, в каких это обычно случалось с презираемыми ею «кисейными барышнями».

Но рано или поздно нигилистическая основа их (то есть людей их типа) мировоззрения должна была проявиться и в этой деликатной области. Уже в предреволюционные годы Франк (в «Вехах») и В. В. Воровский (в статье «Базаров и Санин. Два нигилизма») с прямо противоположных идейных позиций обвинили интеллигенцию в «санинстве» (по названию романа М. Арцы­башева), то есть прежде всего в половой распущенности. А в 20-е годы в некоторых интеллигентских кругах ярко-красного колера получила поддержку известная теория «стакана воды», сводившая отношения полов к одной физиологии (в народе названная «любовью без черемухи» и «кобелированием»).

И все же эти ранние саморазоблачения нигилизма оставались преходящими. Дореволюционное «санинство» было характерно как симптом, а в реальности ему поддались лишь некоторые шаткие да валкие элементы интеллигентского «ордена». Да и в 20-е годы аскетические настроения в его составе (поскольку от него что-то еще оставалось) были все-таки сильнее. По-настоящему «вписались» в советскую эпоху, какою она обозначила себя в 30-е годы, только «крепкие» характеры — «внуки» и «правнуки» героев «Что делать?». Я не Рахметова имею в виду, который к тому времени становился ископаемым типом, но «обыкновенных» (что не раз подчеркнуто автором) новых людей — Лопухова с Кирсановым и Веру Павловну. Это они составили верхний, лучший слой советской, если угодно, образованщины. Не поняв (из-за своей «обыкновенности») многого из того, что происходит вокруг, они приняли советскую действительность за осуществление Четвертого сна Веры Павловны (вышли наконец на «богатые радостью» места: «везде алюминий», везде счастливые люди, у каждого «льется песня из груди», и это уже навсегда — впереди только «вечная весна и лето, вечная радость») и сами способствовали тому, чтобы сон, так сказать, растворял в себе действительность. Только в 60-е годы началось разложение этого слоя, с каждым новым поколением все более циничного, все легче одолеваемого «мелкими бесами» разврата. Только теперь по-настоящему процвело «санинство», как финальное allegro giocoso (игривое аллегро) в долгой и трагической истории русской интеллигенции.

А вот что действительно отличает старую русскую интеллигенцию от новорожденной американской, это накал ее «идеализма». Если за спиною американского мультикультуралиста угадывается тень пуританина как ревнителя строгого «законничества», то за спиною русского интеллигента встает неистовый Аввакум, требовавший невозможного (теократической Утопии) и благословивший своих последователей на самосожжения (примечательно, что раскол начался у нас с «книжной справы», то есть был спровоцирован книжниками). Русского интеллигента (нигилиста и революционера) отличает, по словам Солженицына, «фанатическая готовность к самопожертвованию, даже активный поиск жертвы; хотя путь такой проходят единицы, но для всех он — обязательный, единственно достойный идеал». Прошедших жертвенный путь до конца Федотов даже назвал «святыми в аду»; то есть в том аду, который они сами для себя создали [17] . Полагая при этом, что открывают путь к подобию земного рая. В отличие от них, более приземленные американские мультикультуралисты о каких бы то ни было жертвоприношениях не помышляют, сметы будущего не составляют и не ломают голову над тем, куда вынесет кривая.

Между тем кривая может вынести в места, богатые драматическими событиями.

 

Что впереди

 

Аналогия — полезная вещь в истории, хотя одновременно и рискованная: выявляя подобия и сходства тех или иных событий или процессов, она способна затемнить то особенное и неповторимое, что в них есть.

С этой оговоркой заметим, что наблюденные выше подобия все же достаточно серьезны. Это факт, что во всем, казалось бы, «бегущая» впереди всех Америка в чем-то существенном повторяет зады русской истории. И может «прибежать» к чему-то очень для себя неприятному.

Один из самых неприятных сценариев — гражданские войны по расовому признаку. Среди всех «униженных и оскорбленных», которых мультикультуралисты берут под защиту, только расовые меньшинства являются наиболее реальной силой, способной изменить существующий порядок вещей; тем более что уже в недалеком будущем они, вместе взятые, станут большинством. Роль «революционного авангарда» (в случае, если реализуется сценарий расового противостояния) призваны сыграть чернокожие, несмотря на то что численно их уже сейчас превосходят латинос. Исторически сложилось так, что именно чернокожие несут в себе наибольший «революционный потенциал».

Здесь опять-таки просматривается аналогия с Россией. Положение черных рабов в Америке русские публицисты середины XIX века часто сравнивали с положением крепостных крестьян в России. Конечно, различия были очень существенными, но и общего немало. Между прочим, и освобождение русских крепостных и американских рабов произошло практически одновременно — соответственно в 1861 и 1862 годах. Общим же, в частности, было длительное психологическое противостояние рабов (respective крепостных) и господ, которое не прекратилось и после того, как однажды «порвалась цепь великая».

В России оно началось с их культурного взаимоотчуждения в ходе Петровских реформ и усилилось после 1763 года, когда «крепи» расторглись для дворян, а для крестьян сохранились. Пропасть пролегла между мужиком и барином, «черной» и «белой» костью (к числу бар с течением времени отнесли и всех тех, кто стали им стилистически близки), что, собственно, и явилось основной причиной катастрофы семнадцатого года.