Лев ОБОРИН
[1] «Английская поэзия в русских переводах. XX век». Сост. Л. М. Аринштейн, Н. К. Сидорина и В. А. Скороденко; предисл. и коммент. Л. Аринштейна и В. Скороденко. М., 1984.
[2] Кстати, в книге есть два парных стихотворения Саши Дагдейл — «Zaitz» и «The Hare». Герой первого — заяц, готовящийся перебежать дорогу Пушкину, герой второго — Пушкин, увидевший зайца и поворачивающий лошадь.
[3] В переводе Самуила Маршака исходное стихотворение Лира тоже называется «Кот и Сова» («Кот и Сова, / Молодая вдова, / Отправились по морю в шлюпке…»), так что Фокина, возможно, просто следовала отечественной переводческой традиции. (Прим. ред.)
[4] Кузьмин Дмитрий. В ожидании третьего измерения. TextOnly, 2009, № 1 <http://textonly.ru/case> .
«С другого берега»
Френсис Нэтеркот т. Философская встреча: Бергсон в России (1907 — 1917). Перевод
с французского и предисловие И. Блауберг. М., «Модест Колеров», 2008, 432 стр. («Исследования по истории русской мысли». Т. 13).
Джонатан Сатто н. Религиозная философия Владимира Соловьева. На пути
к переосмыслению. Перевод с английского Ю. Вестеля, В. Верлоки, Д. Морозовой. Киев,
«ДУХ I ЛIТЕРА», 2008, 304 стр.
Перед нами — два новых перевода, представляющих исследования британских ученых. Эти книги о русской философии написаны в разных жанровых модальностях: в книге Френсис Нэтеркотт дан детальный анализ идейно-культурного процесса, в книге Джонатана Саттона — обобщающий духовный портрет мыслителя. Но оба автора пытаются разгадать послание русской философии, хотят понять, «нужно ли говорить о существовании „русской философии” или просто о философии в России». И делают они это не так, как привыкли делать мы: не торопятся выразить что-то личное, задушевное и выношенное или вычитать у своего героя очередной секрет спасения мира. Тональность авторских вопросов другая: а как это, собственно, устроено; что это может значить для нас здесь и сейчас, а не в конце пути, у горизонта? В книгах есть все, что мы ожидаем от английской ментальности: эмпиричность, документированность, сдержанная темперированность оценок и высказываний (что называется — «understatement»). Но есть и прививка, полученная от «русского духа»: нацеленность на предельные смыслы, без которых любое локальное знание не кажется достаточным.
Френсис Нэтеркотт (университет Сент-Эндрюса, Шотландия) посвятила свою книгу истории осмысления философии Бергсона в России Серебряного века, ее преломлениям в идеологии, публицистике, гуманитаристике, образовательных институциях [5] .Это — основательное академическое исследование, которое дает всестороннюю панораму восприятия бергсоновской мысли в пору наибольшей его активности (1907 — 1917), анализирует дискуссии, интерпретации, косвенные влияния. Книге в каком-то смысле повезло. Она вышла в издательстве «Модест Колеров», что само по себе — рекомендация добротности и научности. Ее безупречно перевела и оснастила содержательным введением Ирина Блауберг, наш главный знаток Бергсона. Да и вышла она в момент, когда в России интеллектуальной оживился интерес к Бергсону: по причинам ли такого же оживления на Западе или по нашим собственным — кто знает? Ф. Нэтеркотт восстанавливает культурную «инфраструктуру», которая была полем обсуждения идей Бергсона. Это дает возможность почувствовать колорит эпохи, ее неповторимые интонации и ментальные «настройки», зачастую исчезающие при простодушном воспроизведении аргументов и мнений. Кроме «великих», достойными героями этой книги являются и полузабытые «малые». Кто помнит нынче А. Топоркова, Б. Бабынина, которые в бергсоновском контексте чем-то оказались проницательнее «великих»? Логик П. Попов, анархист А. Боровой, марксист В.
