Новый Мир ( № 7 2009)

Советского Союза нет уже восемнадцать лет, каждый новый год отдаляет от нас эту эпоху, воспоминания становятся все менее отчетливыми, как будто затягиваются туманной дымкой. Иронизировать по поводу советских порядков теперь дурной тон. «Тридцатую любовь Марины» Владимира Сорокина, «Монумен­тальную пропаганду» Владимира Войновича или «Скажи изюм» Василия Аксенова тридцатилетний читатель уже воспринимает с трудом, а двадцатилетний и вовсе не понимает.

Опыт «Маскавской Мекки» Андрея Волоса с переносом советского прошлого в туманное будущее, на мой взгляд, был неудачен. Антиутопия должна быть актуальна. Советское же время, вопреки недавним опасениям либералов, все более переходит в департамент исторического романа, пусть даже полного намеков и прямых указаний на современность.

Новый роман Андрея Волоса посвящен не только и не столько Афганской войне. Ее первые выстрелы (огонь спецназовских «Шилок» по дворцу Амина) прогремят лишь в самом конце книги. Это роман о Советском Союзе, о по­степенном саморазрушении советского общества.

Действие романа происходит в 1929-м, то есть в год «великого перелома», и в 1979-м, когда началась фатальная для Советского Союза Афганская война.

Давно замечено, что старая Россия кончилась не в 1917-м, а именно в 1929-м. В Гражданской войне исчезли целые сословия. Не стало дворянства и купечества, смертельный удар получило казачество, но «старый мир» похоронить не успели. Отчаянное сопротивление крестьян, в особенности Тамбовское и Сибирское восстания, сорвали планы большевиков. Наступление на «мелкую буржуазию» отложили. Еще несколько лет в городах торговали нэпманы, открывались и лопались «акционерные общества со смешанным капиталом», процветали коммерческие рестораны. Но то была лишь пена, ее вскоре смоют почти без следа. Последним живым дореволюционным классом, пережившим Гражданскую войну, оставалось крестьянство. Корней Чуковский, по сословной принадлежности крестьянин, но до революции знакомый с крестьянами, так сказать, заочно (по художественной литературе), в голодном 1921 году впервые увидел настоящую русскую деревню и русского мужика: «…в основе это очень правильный жизнеспособный несокрушимый человек, которому никакие революции не страшны. <…> Русь крепка и проч­на: бабы рожают, попы остаются попами, князья князьями — все по-старому на глубине. <…> Никогда еще Россия, как нация, не б[ыла] так несокрушима» [1] .

Один из героев «Победителя», успешный советский прозаик Бронников, одновременно с заказухой под названием «Хлеб и сталь» пишет «в стол» роман о своей дальней родственнице Ольге Князевой, которая чудом пережила раскулачивание и голод. Ее родители погибли на поселении, st1:personname w:st='on' Ольга /st1:personname с сестрой бежали с гибельного Северного Урала в родную Белоруссию, а дядя Трофим Князев погиб в афганском походе Виталия Примакова.

Для Андрея Волоса коммунистическая власть — несомненное зло. СССР — это не новая, не советская Россия, а уж скорее — анти-Россия. Для большевиков русский народ и его культура — всего лишь люди и вещи, которые надлежит грамотно использовать. На первый взгляд посторонний, но, в сущности, очень важный эпизод романа — расхищение Третьяковки. Правителю дружественного Афганистана по­нравилась картина Кустодиева, и нарком Луначарский, не задумываясь, подарил ее падишаху.

«А что вас удивляет, — говорит директор Третьяковки ее главному смотрителю. — Нормально они себя ведут <…> Как самые обыкновенные завоеватели. Как татары. Как хунхузы какие-нибудь там… Если б хунхузы Москву захватили, что было бы?»

Одна и та же сила отправляет мужиков с женами и детьми на голодную смерть в тайгу, раздает дружественным деспотам произведения искусства и отправляет в далекую южную страну экспедиционный корпус.

Командир батареи Трофим Князев честно исполняет «интернациональный долг» — помогает (впрочем, без успеха) местному феодалу расправиться с восстанием «сына водовоза». В тайге от голода погибает родной брат, в деревне вместо хлеба едят мышиный горошек, на базаре растут цены, но красная конница все равно идет на Кабул.

Для Андрея Волоса природа советской власти за пятьдесят лет не изменилась. Только силы уже не те, едва хватает, чтобы справиться с диссидентурой да разными «антисоциальными элементами». Офицеры спецподразделений КГБ, натренированные против террористов, проводят рейды по притонам, помогают милиции (заклятым своим врагам!) выселять проституток и алкоголиков за 101-й километр. В общежитие. Навсегда.

А вот и не соглашусь! После смерти Сталина советская политическая элита заметно изменилась. Уже летом 1953-го на пленуме ЦК о нищете народной, о мясе, о зерне, о тканях говорили больше, чем о Корейской войне. Хрущев начал строить «социальное» жилье, закупать заграничные товары для трудящихся. Словом, власть менялась, но превращение «военного лагеря мирового пролетариата» в нормальное современное государство шло слишком медленно, а холодная война диктовала свои законы. Каждая страна воспринималась как потенциальный союзник или противник, тем более если она граничила с Советским Союзом: «Мы вынуждены были взять под контроль процесс в Афганистане. События развивались не в нашу пользу, грозили нашему южному флангу» [2] . Это цитата из романа стойкого «солдата холодной войны», больше известного как «соловей Генштаба». Прохановский «Дворец» посвящен как будто тем же событиям, что описаны и в «Победителе», — штурму дворца Амина и началу Афганской войны.

Но Проханов воспевает войну, военную доблесть спецназовцев — прекрасный и яростный мир прирожденных кшатриев. Даже геополитика отступает перед поэзией войны: «…двигались материки, выгибалось дно океанов. И над гибнущим миром, как последнее видение Вселенной, среди гаснущих звезд и