Ч у к о в с к и й К.Дневник 1901—1929. М., «Современный писатель», 1997, стр. 159.
[2] П р о х а н о в А.Дворец. — В его кн.:Война с Востока. М., «ИТРК». 2001,
стр. 176.
[3] Там же, стр. 178.
[4] К о р ж а в и н Н. В соблазнах кровавой эпохи. Воспоминания в 2-х томах. Т. st1:metricconverter productid='1. М' w:st='on' 1. М /st1:metricconverter ., «Захаров», 2007, стр. 551.
[5] См.: П и х о я Р. Советский Союз: история власти. М., «Издательство РАГС», 1998, стр. 395.
[6] Е р м а к о в О. Блокнот в черной обложке. — «Октябрь», 2009, № 1.
[7] Ш к о д а В. Неполная дееспособность. — «Урал», 2009, № 5.
Л ю д м и л а П е т р у ш е в с к а я. Парадоски. Строчки разной длины. СПб., «Амфора»; «ТИД Амфора», 2008, 687 стр.
С тех пор как Роман Якобсон в своей статье о прозе Пастернака поднял вопрос «литературного двуязычия», имея в виду те редкие случаи, когда автор в равной мере владеет и инструментарием поэзии, и инструментарием прозы, подобные случаи так и остались редкостью. Более того, с тех пор как в России стал складываться книжный рынок, вышло так, что две главные литературные специальности разошлись не только сущностно, но и «институционально», — поэзия обитает внутри узкого круга любителей- энтузиастов, проза же — все больше становится товаром. Добычей, за которой гоняются издатели, агенты и прочие охотники за головами. Потому и счет — последний, гамбургский, предъявляемый поэту, начавшему писать в строку, и прозаику, рискнувшему писать в столбик, — непомерно возрос: он помножен на цеховую ревность. У поэтического цеха она — сильней. Так что прозаик, взявшийся писать стихи, — именно что рискует. Поэт ведь, в конце концов, может и стилизовать прозу, играть в нее или просто цинично «делать жанр». Поэзия же — речь всегда напрямую и всерьез и всегда от своего имени. Никакая «прозаическая» репутация здесь не поможет. Как бы ни был известен прозаик, вышедший на литературную сцену в качестве поэта, он — всегда маргинал по отношению к самому себе, а для критика — всегда терра инкогнита.
Не исключение здесь и Людмила Петрушевская, выпустившая в издательстве «Амфора» книгу с обнажающим прием подзаголовком «Строчки разной длины» и заглавием «Парадоски». Тексты, вошедшие в нее, писались на протяжении многих лет — примерно с середины 1990-х до середины 2000-х. За это время на поэтической сцене сменилось несколько поколений, а сама поэзия прожила целую жизнь, прорываясь сквозь филологизмы 90-х к «прямому высказыванию» и эстрадности 2000-х. В это время писатель и драматург Петрушевская без оглядки на тенденции и моды, как и полагается драматургу и писателю, работает в избранных ею жанрах, а попутно пишет — нет, не стихи «в виде поэзии» — слишком это пафосно, слишком «литературно», а просто «строчки разной длины». В этом подзаголовке, формулирующем ироническое обнажение приема, дан целый ряд отказов. В первую очередь — отказ от любой позы и претензии, заявка на изначальную наивность «просто-речи»; отказ от любого «жанра», установка на «просто-запись», вернее — способ записи, и — самое главное, пожалуй, — отказ от «избранности поэта». Петрушевской принадлежит фраза «Каждый имеет право на верлибр», приведенная в аннотации, хотя и не подписанной, но — очевидным образом авторизованной. Ударение, думается, следует сделать на слове «каждый». Мы имеем дело с высказыванием прежде всего частным, не знающим норм и ограничений. В отличие
от прозы и драматургии, «место в жизни» которых — книга и сцена, подобные
записи — способ персонального, очень личного говорения. Для прозаика Петрушевской стихи — способ дневникового, биографического письма, которое нельзя «создать» или «выдумать» — только прожить:
ну скажи
такое как это
