контрреволюционной деятельности; а в те времена подобных документов могло быть еще больше.
Леонов прожил целую жизнь, чувствуя затылком мрачное дыхание своего прошлого, которое в любое мгновение могло настигнуть и спихнуть в небытие.
Не в силах избавиться от этого непреходящего страха, Леонов начинает жуткую, почти самоубийственную игру со смертью: из романа в роман у него появляется один и тот же герой — бывший белый офицер, живущий в Стране Советов: злой, сильный, упрямый волк, иногда обряжающийся в одежды смиренья и послушания и делающий это даже искренне.
Впервые офицерик, именно что прапорщик, как и Леонов, и тоже совсем мальчик, возник, как мы помним, в “Воре” — ему Векшин руку отрубит. В том числе и потому Леонов нес тихий и мстительный огонек ненависти к Векшину через всю жизнь и потом-таки неотрубленной писательской рукою Митю своего умертвит.
А дальше возникает целая галерея белогвардейских мальчиков, возмужавших в чуждой им и ненавидящей их стране. Виссарион в “Соти”. Глеб Протоклитов в “Дороге на Океан”. Стратонов в повести “Evgenia Ivanovnа”. Порфирий в пьесе “Метель”. Отчасти к тому же типу можно отнести “волков” — предателей, “окопавшихся” в Советской стране, и разоблаченных: младшего Скутаревского, тоже, кстати, участника Гражданской войны — в “Скутаревском”, Пыляева в пьесе “Половчанские сады”, Луку Сундукова в пьесе “Волк”.
Сей объемный, охватывающий едва ли не весь свод созданного Леоновым список героев продолжает бывший провокатор Грацианский в романе “Русский лес”. В последнем случае, конечно же, о прямой автобиографичности речи и идти не может, но этот неистребимый, тайный ужас Грацианского, видного, между прочим, общественного деятеля сталинских времен, Леонову был хорошо знаком.
Грацианский однажды описан за концептуальным занятием: он работает в архивах, где, по всей видимости, тайно вырезает из них “лишние” документы.
Доныне в архангельских архивах хранятся подшивки “Северного утра” с аккуратно вырезанными антисоветскими статьями обоих Леоновых, отца и сына, и порезаны газеты были еще в советские годы. Вряд ли Леонов сам занимался этим; но отношение иметь мог?
Скрытность Леонова в этом вопросе была просто маниакальна: о белогвардейском прошлом писателя не знали его самые близкие люди — к примеру, дочери. Обнаруженные не так давно архивные документы были неожиданностью для всех. Вместе с тем внимательное прочтение произведений Леонова дает понять, с каким самозабвенным и жутким наслаждением он дергал судьбу свою за ус.
И вот для Сталина все это тайной могло и не быть.
Имя Леонова он знал давно.
Еще в 1925 году в присутствии Сталина председатель РВС СССР и нарком по военным и морским делам Михаил Фрунзе делал доклад на Политбюро о литературе. О Леонове он отозвался восторженно и провидчески: “Это будет крупная литературная величина”. Надо сказать, у наркома и, кстати, заступника Сергея Есенина был отменный литературный вкус.
В том же 1925 году докладывал на Полютбюро и сам Сталин: его выступление было посвящено журналу “Красная новь”, где Леонов уже опубликовал своих “Барсуков”.
Леонов говорил, что в сталинской личной библиотеке кто-то видел черканый-перечерканый экземпляр “Вора”. В наши дни книжку со сталинскими пометками обнаружить не удалось; однако доподлинно известно то, что Сталин Леонова читал.
К 1932 году в голове Сталина сложилась новая и неожиданная для многих картина литературного процесса. Началось все с постановления ЦК ВКП(б) “О перестройке литературно-художественных организаций”, когда был распущен РАПП — организация, пытавшаяся в ультимативной форме единолично руководить литературой и по своим лекалам править попутчиков.
В этой ситуации Сталин присматривается к самым важным из них: насколько крепки они, насколько преданы делу большевизма, насколько полезны могут быть — Алексей Толстой, Булгаков, Пастернак, Всеволод Иванов, Леонов…
Найти среди них людей с идеальным прошлым было непросто, а возможно, и ненужно. Куда важнее и нужнее чистопородного догматика?— талантливый “попутчик” с червоточинкой. Потому что сам он про эту червоточинку помнит, вину свою знает и всегда может быть уверен, что ему есть за что снять голову с плеч.
Именно такие литераторы и стали костяком встречи у Горького, состоявшейся 26 октября 1932 года на Малой Никитской. Пообщаться со Сталиным и несколькими членами Политбюро пригласили 43 литератора.
Встрече с “попутчками” предшествовало общение с писателями-коммунистами, где Сталин подверг жесткой критике за самоуправство и зазнайство распущенный уже РАПП и, кстати, помянул имя Леонова: “Ваши неправильные установки в этих вопросах вы так вдолбили в головы писателей, что буквально сбиваете их с толку. Леонов, например, просил меня сказать: нет ли, не знаю ли я такой книги о диалектическом методе, по прочтении которой сразу можно было бы овладеть этим методом. Вот до чего вы забили головы писателям вашим неправильным схоластическим толкованием применения законов диалектики к творчеству писателя. Вы забыли, что знание этих законов дается не сразу и в применении к творчеству художественных произведений не всегда было обязательно”.
