Ты знаешь, я всегда на берегу,
где облетает море.
Египет перед моим сердцем,
Азия брезжит.
Так отвечал он, между прочим, на обращенное к нему любовное стихотворение одной известной поэтессы, предпочитая даже в старости работу:
Все сам себе даруешь.
Боги не дарят, нет!
Исчезая, пируешь
там, где розы и свет.
Голубизна разлуки!
Не избегая чар,
прими последние звуки
молча в дар.
Ты один и поныне,
не молод, скорее стар.
Глушь — и в твоей пустыне
остывающий жар.
Час твой легчайший, вот он.
Веретено — и свет
лишь на него намотан
Паркой, прядильщицей лет.
В литературной и общественной жизни Бенн никогда больше не участвовал, деля день между своей приемной и библиотекой (на большинстве фотографий Бенн — полный мужчина в костюме с сигаретой за заваленным бумагами письменным столом).
Творчество Бенна прямо выводится из его жизни, из его «двойной жизни» (Doppelleben [4] ), как он назвал свою автобиографию, то есть присутствия в мире и вечности, присутствия и отсутствия. Повседневная жизнь — «это мостов наведенье над потоком, что все унесет». Поэтому нужна другая, творимая жизнь: «Существование есть существование нервов, то есть раздражительность, дисциплина, огромное знание фактов, искусство. Страдать — значит страдать под воздействием сознания, а не от смертельных случаев. Работать — значит возвышаться до духовных форм. Одним словом: жизнь — это спровоцированная жизнь», — писал Бенн. При том, что книги Бенна — это одновременно Weltanschauung und Lebensansicht, интуиция мира и концепция мира, главным качеством прозы и поэзии Бенна кажется их сокрытость,
избегание ярких стилистических и аналитических эффектов, тишина (присутствовавшая у того же Целана) на грани немотствования, ведь «если бы в мире существовал искренний и тотальный пессимизм, он должен был бы быть безмолвным» [5] . Поэтому сказано о Ренне, автобиографическом герое Бенна: «Речь, полагал он, не должна ни к кому обращаться, если мы хотим честности: слова, обращенные к другому человеку, давно стали ложью».
