книги, многие страницы которой посвящены встрече с Другим. Собственно, наши вкусы совпадают, но тем более хочется сказать, что из европейской песни слов не выкинешь. Она — Европа — и породила это «хоровое начало», в котором каждый голос, запечатлевшийся в культурной памяти, стал частью ее судьбы.
Книга В. П. Визгина по-хорошему литературна. Речь не о ее ярком и живом языке (что, конечно, всегда радует), но о способности автора считывать и переводить на философский язык те переживания культуры, которые были некогда воплощены по законам художественной интуиции. В XIX веке литература Европы во многом позаимствовала у оскудевшей философии и ее задачи, и ее статус. Теперь, похоже, она отдает долги. Но для этого нужно с благодарностью и мастерством расшифровывать то, что удалось сохранить. И Марсель и автор проникновенной книги о нем сумели это сделать. В «Предисловии» В. П. Визгин выражает надежду на возрождение «мысли марселевского типа». «Философия духовно значимых встреч — такой мне видится философия будущего, светлая философия, но без наигранного оптимизма». Мне философия ближайшего будущего скорее видится — без наигранного пессимизма — как редкие встречи в катакомбах. Но с Виктором Павловичем я согласен, она будет светлой: любовь к мудрости не может быть темной.
Александр ДОБРОХОТОВ
[10] Небольшое, но емкое «Приложение» (стр. 671 — 697) содержит программный текст Марселя и его переписку с Бердяевым.
[11] То, что Г. Тавризян удачно назвала «над-текстом» Марселя, при отсутствии у него подтекста.
[12] В и з г и н В. П. На пути к другому: от школы подозрения к философии доверия. М., 2004.
КНИЖНАЯ ПОЛКА АРКАДИЯ ШТЫПЕЛЯ
+10
Э д у а р д Ш у л ь м а н. Полежаев и Бибиков. Роман. М., «Арт Хаус Медиа», 2008, 256 стр.
В кратком предварении «От издателя» Александр Шишкин пишет:
«Первая из публикуемых книг Эдуарда Шульмана была прочитана при мне на „четвергах” („домашнем”, читай — подпольном литобъединении) в дворницкой
на Староконюшенном в семидесятых годах <…>. Когда читал Шульман (порой монотонно или по-бабьи взвизгивая в фальцет), слушали интонацию, невольно понимая, что все эти старые стулья, чай, печенье, вино — вся эта складчина и доморощина уйдут, а интонация останется, интонация литературы, не набивающей себе цену, а самоценной сама по себе, как жизнь».
Вот и мне, правда в иные, более поздние годы, тоже доводилось слышать, как Эдуард Аронович читает свои сочинения, и могу подтвердить, что это на удивленье азартное, самозабвенное чтение как нельзя лучше соответствует особому, сказовому складу его причудливой прозы.
Причудливо и полное название романа — «Полежаев и Бибиков, или Собрание разных бумаг — основательных и неосновательных», да еще с подзаголовком «Документальное повествование с вымыслом».
Удивительное дело! История о том, как в 1826 году по доносу жандармского полковника Ивана Петровича Бибикова московский студент Александр Полежаев личным распоряжением императора Николая Павловича был отдан в солдаты и как впоследствии тот же Бибиков принял участие в судьбе опального поэта и, сколько мог, пытался облегчить его трагическую участь, — эта история со всеми (или почти всеми) ее ветвлениями и отступлениями была написана еще в 70-е. Казалось бы, произведение, посвященное вольнолюбивому поэту, жертве царского произвола, обличающее крепостничество и самодержавие, не должно было встретить серьезных препятствий к публикации в советской печати. Но не тут-то было! Конечно, здесь сошлись и сыграли роль разные факторы — от фамилии автора романа до того обстоятельства, что знаменитая поэма «Сашка», за которую и поплатился Полежаев, в советское время публиковалась лишь раз, и то со сплошными многоточиями на месте матерных слов… Но главным препятствием, видимо, был сам склад шульманской прозы. Если советская политическая цензура была по- своему логична, то цензура эстетическая была, если кто помнит, полем чистого абсурда. Импровизационная по манере, сказовая, мозаичная проза Шульмана, где домыслы и вымыслы безупречно произрастают из подлинных документов, а документы соседствуют с анекдотами, где автор не просто автор, но как бы Артист, играющий роль Автора, играющего лицами, и личинами, и типографскими шрифтами, — такая проза могла «прорваться» только чудом, но чуда не случилось.
Да и новое время Шульмана не очень-то балует. То есть его малая проза последние полтора
