Я люблю своих ненастоящих родителей так, как любит своих родителей любой ребенок. Они много дали мне, хотя и не только того, что мне было нужно, и не только то, что я хотел получить. То есть они дали мне слишком много — перестарались, одним словом. Они хотели сделать из меня стабильную ячейку общества, такую же, как они сами, не задумываясь над тем, хочу ли я стать таким, как они, хочу ли я быть стабильной ячейкой общества. Они так и не поняли, да и сейчас не понимают, сколько им ни объясняй, что я не такой: что они должны были отвести меня в музыкальную школу по классу фортепиано, или купить мне гитару, когда я об этом просил, или записать меня в художественную школу, или все-таки отпустить меня путешествовать автостопом. Да и вообще, не надо было так уж надо мной трястись! Если бы они предоставляли мне побольше самостоятельности и свободы, может быть, сегодня я не захлопнул бы дверь квартиры, забыв ключи. Но мои родители воспитывали меня так, как считали нужным, не интересуясь и даже не задаваясь вопросом, а нужно ли это мне. Я, наверное, тоже не оправдал их надежд. Конечно не оправдал. Разве мечтали они увидеть итогом своих стараний тридцатилетнего разведенного мужчину, без детей, без перспектив на будущее, без престижной работы, без денег, без квартиры. Да, думаю, что они воспитывали меня не для того, чтобы я стал неудачником.
Теперь мы видимся с ними редко. Я часто переезжаю с места на место. Съемные квартиры, чужая мебель, двери без запасных ключей — так и живу. Последняя квартира, та, у которой захлопнулась дверь, — тоже съемная, вот уже три года. Не помню, заходили ли родители ко мне после переезда: они редко приходят в гости. Может быть, все дело в разочаровании или в том, что они устали от меня, — точно не знаю. И вряд ли я бы отдал им запасные ключи, но чтобы узнать это, мне надо добраться до них и спросить.
Я сел в маршрутку. Куча свободного места: маршрутка большая и народу совсем немного. Я сел у окна. И все люди так. Каждый сидел по отдельности. Давно заметил эту особенность: когда есть много свободных мест, люди всегда садятся на отдельные, даже если свободно рядом с кем-то, они сядут на одиночное место, они сядут против хода движения, даже если не любят сидеть против хода, только бы не садиться с кем-то еще. Народу немного — наверное, потому что уже поздний вечер. Час пик закончился, и теперь в маршрутке едут вечерние студенты, неопределенные лица с
неопределенными занятиями и задержавшиеся на работе трудоголики.
У всех странные выражения лиц, как будто бы вылепленных из воска, стеклянные взгляды, нахмуренные брови — куда уж тут кому-нибудь улыбнуться. В вечернем стекле маршрутки вижу свое расплывчатое лицо?— я почти такой же, как и они. Хотя нет, немного другой — меня даже тянет улыбнуться, чтобы только доказать, что я совсем другой. Нет, даже не так,?— чтобы показать, что раньше я и был таким, как они, но больше не хочу. Я хочу улыбаться, просто так, и чтобы другие люди тоже улыбались мне в ответ. Но стоит ли это того? И конечно не улыбаюсь.
Когда я выхожу на предпоследней остановке, со мной вместе выходят еще двое припозднившихся пассажиров. Больше в маршрутке никого нет, но она все равно едет дальше, по запланированному маршруту, потому что так надо. Мне это кажется невыносимо печальным и грустным: маршрутка без людей едет туда, куда ей совсем не хочется ехать. И не спрашивайте почему. Вы и сами прекрасно знаете. Там, на последней остановке, она развернется, и все по новой. Может быть, там никого не будет, и она уедет в бесполезной надежде, что хоть кому-нибудь еще надо куда-то ехать. Или же там, на конечной остановке, ее будут ждать. Два-три замерзших незнакомца, которые залезут в нее и сядут по отдельности, и лица у них будут точно вылеплены из воска, и взгляды у всех стеклянные, и нахмуренные брови, и ни тени улыбки.
Дома у родителей никого не оказалось.
Я сел на холодную ступеньку лестницы, достал пачку сигарет и закурил. Второй раз за день я сидел перед закрытой дверью. В темноте замелькал оранжево-черный огонек сигареты, дыма не было видно. Заработал лифт. Я прислушался: лифт поднялся куда-то выше меня и там остановился, — это не они.
Вот как бывает! За один только вечер я успел побывать на двух пустых лестницах без ключей в кармане и утонуть в жалости к себе. Мне тридцать, а так никем и не стал, точнее — стал никем. Мало для романа и уж точно недостаточно, чтоб стать героем...
Я курил долго. Настолько долго, насколько только можно курить одну сигарету, пока не почувствовал, что оранжево-черный огонек уже совсем близко подобрался к фильтру. Я затушил сигарету, встал с холодной ступеньки и на всякий случай еще раз позвонил. Дверь, конечно, никто не открыл. Лифт снова заработал. Может быть, это они, но я не стал дожидаться, чтобы проверить, так это или нет, и спустился вниз по ступенькам.
8
На улице совсем стемнело и, кажется, стало намного холоднее. Автобусы и маршрутки еще ходили, но ехать мне было некуда, поэтому я пошел пешком. По улице болтались маленькие пьяные отморозки. Глупые смешные малолетки, которые пьют пиво из одной бутылки на всех, курят и громко ругаются матом — и думают, наверное, что это и есть настоящяя взрослая жизнь. Смешно и нелепо...
