Этого человека я заметил, когда проходил мимо стадиона, на котором днем школьники занимаются физкультурой, вечером молодые спортивные люди играют в теннис, а на лавочках, что стоят по периметру, сидит молодежь и пьет пиво из бутылок или шампанское из пластиковых стаканчиков: они лениво наблюдают за теми, кто играет в теннис, спорят, но тоже лениво, греются в последних лучах заходящего солнца, и весь их вид говорит о том, что им никуда не надо и они никуда не торопятся, — это когда тепло, а когда холодно, здесь не бывает никого.
Он сидел на самой нижней лавочке, у беговой дорожки, и я бы его, наверное, не заметил, если бы он не был одет так, как будто бы собрался на праздник, но по дороге вдруг забыл, куда шел. Если бы он был не в костюме и при галстуке, я бы ускорил шаг и постарался скорее пройти мимо и уж точно не откликнулся бы на его просьбу, не найдется ли у меня сигареты.
— Найдется. — Я подошел и сел рядом.
В падающем на него свете фонаря он казался потерянным, как мальчишка, как и я когда-то, хотя между мной тем, маленьким мальчиком, и этим мужчиной была разница в возрасте лет в сорок, — но все равно, мы мало чем отличались.
— Не холодно в одном костюме?
— Нет, — ответил он; в воздухе сверкнул огонек зажигалки. Все фонари разом погасли.
— Глупый сегодня день, — сказал я, не оттого, что не знал, что сказать, а оттого, что мне действительно надо было поделиться с кем-то этим глупым днем, — я захлопнул дверь своей квартиры и остался без ключей.
Мужчина посмотрел на меня:
— Да, денек действительно… глупый. Входная дверь, говоришь? Бывает. А у меня дочь сегодня вышла замуж. Тоже бывает.
— Поздравляю! Это же здорово! А почему вы не на свадьбе?
— Она закончилась. Ребята уехали к себе, а я решил прогуляться и вот оказался здесь. Кстати, хочешь коньяка?
— Не откажусь.
— Вот и отлично, напиваться — так хотя бы не одному. — Он протянул мне початую бутылку коньяка.
Я отхлебнул и сразу поморщился — без закуски коньяк показался очень крепким.
Он попросил у меня еще одну сигарету.
— Знаешь, моя дочь, — сказал он мне, — я не хотел ее, когда узнал, что жена беременна. Мне тогда было двадцать пять, и я думал, что мне ведь еще так рано иметь детей, да я вообще не знал, хочу ли я их иметь, но сейчас… я понимаю, что единственный правильный поступок, единственная вещь, о которой я не жалею, — это моя дочь… Всю свою жизнь я боялся делать ошибки, да только их и совершал.
— Я тоже, — сказал я, и вместе со словами изо рта вышел слабый белый пар, — но сегодня вдруг подумал, что, может, еще не поздно что-то изменить. Вот и уволился с работы.
— Правда? Взял и уволился?
— Да. Написал заявление и ушел. Просто так, потому что захотел.
— Теперь будешь заниматься не тем, что ты ненавидишь, а тем, чем ты хочешь заниматься, правильно понимаю?
— Да. Вот только… я совсем не знаю, чем бы я хотел заниматься.
Он рассмеялся:
— Не проблема, друг, разберешься. Может быть, и мне? Нет, мне, конечно, уже поздно. Но ты молодец, настоящий молодец. Чем же ты занимался, почему ушел?
— Я… у меня не очень интересная профессия. — Мне почему-то было стыдно признаться ему в том, кем я работал, и стыдно признаться самому себе, на что я потратил большую часть своей жизни.
