проявлениях. Он вслушивался в интонации голосов, улавливая характерные темы и лексику разговоров, не упуская детали людских взаимоотношений. В результате из всех этих мелочей, осколков жизней и судеб, забавных анекдотов и жутковатых случайностей сложилась потрясающая „панорама тщеты и анархии” (С. Элиот), где оказалась выбитой сама основа существования — вера в осмысленность пребывания человека на земле. Ее подменила относительность всего и вся. Зыбкость понятий и норм, утрата общего языка, культурное одичание. Смутно проклевывается кое у кого из персонажей, будто воспоминание о некогда виденном сне, мысль о каких-то иных возможностях человеческого бытия, но не находит выхода, задавленная мусором повседневности. Вот и копошатся одномерные особи, словно немые, пытаются что-то сказать друг другу, но не находят слов, гонятся за счастьем и обретают его в юродстве, непонятно зачем жгут чужое добро, мечтают о колбасе и чуде, пускают на крестный ход фейерверки…”
Лев Лосев. Последний романс. Стихи. — “Рубеж”, Владивосток, 2009, № 9 (871).
Поминальная антологическая подборка, собранная В. Куллэ. Им же написано (специально для “Рубежа”) умное и трогательное эссе о Л. Л. “Здесь важно сказать о двух вещах. Первое — Лосев был наделен удивительным даром дружбы. Его отношение к товарищам буйной питерской юности поражало какой-то неуместной во взрослом солидном американском профессоре нежностью. Нежность эта была практической — от маленьких трогательных подарков и шутливых посвящений до серьезной и отнимающей массу времени работы комментатора. И второе — я никогда не видел (и, боюсь, больше не увижу) человека, который так хорошо любил и знал отечественную поэзию. Всю целиком, от века осьмнадцатого до наших дней. Если для Бродского местом обитания был язык, воспринимаемый как некое изначальное непредсказуемое прасущество, эдакий Солярис, — то Лосев обустраивался именно в поэзии, т. е. в языке осмысленном и упорядоченном. Отсюда дурацкие обвинения, с которыми он время от времени сталкивался: во вторичности, в принадлежности к сухой профессорской „университетской поэзии””.
Ирина Лукьянова. Не отрывайте хвосты головастикам! Корней Чуковский о религиозном воспитании детей. — “Фома”, 2009, № 10 (78) <http://www.foma.ru> .
Автор биографии Чуковского комментирует, в частности, его забытую статью 1911 года “Малые дети и великий Бог” (не вошедшую в собрание сочинений). “Чуковский в своей статье предупреждает: пытаться объяснять малышам догматы веры — это только зря вводить их в грех. „Даже благость Божию — и ту дети воспринимают как дети. Они молятся Богу о ниспослании им шоколада Кайэ, о комнатном Блерио (французский конструктор самолетов и пилот начала ХХ века. —
В лаконичном комментарии к статье Лукьяновой, названной “Господи, спаси Бармалея!”, протоиерей Алексий Уминский пишет: “Конечно, замечательно, что Корней Иванович интересовался этой темой, замечательно, что признавал важность религиозного воспитания детей, но, по всей видимости, он не имел живого опыта общения с Богом и потому, рассказывая детям о Боге, говорил о некоем отвлеченном понятии, о таких свойствах Бога, как всемогущество, вездесущность и так далее. Неудивительно, что его же собственные дети его не поняли. Отсюда же и его слова: „Это сплошное отчаяние — говорить с ребятами о Боге”.
На самом же деле говорить с детьми о Боге очень просто — потому что детям надо в первую очередь рассказывать о Боге как о любящем Отце, как о Создателе мира, о Его всепокрывающей любви, о нравственном законе. Дети очень легко воспринимают молитву. Дети, особенно в Православии, окружены прекрасным изобразительным рядом: иконы, богослужебное пение, убранство храма. И не надо бояться, что поначалу маленький ребенок принимает батюшку за Бога. Это нормально, все дети начинают с этого”.
Лилия Мельниченко. Из дневников оккупационных лет. — “Мория” (альманах научных статей и публицистики, посвященных еврейскому историческому наследию и современной культуре), Одесса, 2008, № 10.
По материалам двух из четырех существующих дневниковых свидетельств о холокосте в Одессе — Адриана Оржеховского (ему было тогда 65 лет) и журналиста Андрея Недзведского (ему было 33 года). Анализ жизни города на примере двух искренних летописей, двух свидетельств одних и тех же событий. Скупо и ужасно.
“…Для кого и для чего я пишу эти отвратительные строки, которые могут быть только выразителями невыносимых страданий и унижений, холода и голода, и абсолютно без перспективы хотя бы на проблески лучшего будущего. Собственно о каком будущем может думать или воображать 65 л[етний] старик, для нас уже нет будущего, оно только во мраке могилы… Из самой глубины сердца вырывается крик отчаяния: дайте жить!” (05.01.1942 г.).
Юрий Милославский. Приглашенная, или Александра Федоровна Чумакова. Материалы к биографии (из личных воспоминаний Н. Н. Усова). — “Рубеж”, Владивосток, 2009, № 9 (871).
Книга рассказов Юрия Милославского “Скажите, девушки, подружке вашей” (в Америке она, недежурно приветствуемая И. Бродским, вышла в 1984 году под названием “От шума всадников и стрелков”) — единственная, откровенно украденная из моей библиотеки. Я почитаю Юрия Георгиевича с начала 1990- х годов, когда в одной странной квартире около Савеловского вокзала, чуть ли не вздрагивая от восторга и непритворного ужаса, Б. Кенжеев прочитал мне (наизусть!) начало рассказа “Смерть Манона”. Потом Милославский приехал в РФ и мы встречались для интервью (оно и вышло в
