хорошее, доброе.
Вновь по винтовой лестнице спускается на палубу, секунду колеблется, но в результате отправляется не в цех, а к перилам, ограждающим по периметру нефтяной остров. Странная эта ночь, и он остро ощущает вдруг, как мал и беспомощен человек перед этой циклопической техникой. Ему почему-то до невозможности хочется взглянуть на что-нибудь успокаивающее, привычное. На море взглянуть. Он подходит к высокому, выше человеческого роста, ограждению и смотрит: внизу море, далеко, как будто он стоит на крыше семиэтажного дома, а вокруг — черная беспокойная вода…
И вдруг из-под платформы, там, где черная вода, вырывается огромный, как парашют, пузырь белого газа.
Рабочий на секунду обмирает, потом бегом — гулко отдаются шаги в пустоте — бежит в цех. Рвет на себя дверь, бросается к приборной панели
и смотрит на злосчастный прибор. Стрелка уже глубоко врезалась в красную часть шкалы. Ей осталось пройти еще столько же до непонятного слова «alarm»…
Беспокойство рабочего усиливается. Медленно, не торопясь и как бы во сне, стараясь своей суетой
Он думает: будить — не будить… И не решается. В цеху все работает. Гудят моторы, качают насосы, вращается буровая труба — вся эта разумная механика живет своей самостоятельной жизнью по-прежнему, без перебоев, и если б не стрелка, все было бы в точности как всегда. В норме.
В общем, рабочему Агафонову удается в очередной раз уговорить себя, что ничего опасного не происходит. Но все же он не успокоен. Поэтому он направляется в моторное отделение в надежде отыскать второго рабочего, с которым раньше поделился своими опасениями. Не сразу находит его. Тот занят привинчиванием ерундового красного краника на трубу водоснабжения.
— Коль, она еще ползет…
— Вишь, я занят.
— Но когда освободишься, глянешь?
— Слушай, на своем месте ты отвечаешь. Хочешь — скажи Широкову.
— Да спит он.
— Ну и что, что спит. Будить неохота? Делика-атно мы работаем.
А если… — И он издает рвущийся, кромешный звук, имитирующий развал и крушение всей нефтяной механики.
Агафонов бледнеет.
— Обосрался, что ли? — посмеивается Колька. — Не бзди, ерунда.
Он заканчивает завинчивать какую-то гаечку, лихо дает скользнуть ключу в карман спецовки:
— Пошли.
Они подходят, смотрят.
— Ползет, — суховатым голосом говорит Колька.
— И чё?
— Не знаю я. Это Петрович знает, мастер, он утром выходит. В первую смену. Утром скажешь ему… Тут автоматика…
— А бог ее знает, автоматика… Чего он показывает? Может, Петровичу позвонить?
— Я телефон его не знаю. Там, в дежурке у Широкова должен быть. Только сейчас полвторого, если он тебя пошлет — не обижайся. Да и чё ты скажешь? Только опозоришься…
И Колька, верный своему пофигизму, в очередной раз уходит.
Агафонов долго стоит, обреченно слушает гудение буровой, смотрит на вытянутые сверху вниз тросы — и вдруг приборы (медленно, но зато — все) начинают менять свои показания, как будто все они уже поняли,
